Шипка

Рота заняла выгодную позицию и теперь поджидала турок. Они не замедлили появиться. Офицеры уходили из города первыми — на сытых и красивых лошадях. Солдаты тоже торопились. Костров скомандовал, и на зеленой высотке надсадно затрещали частые выстрелы. Турки попытались свернуть с дороги, но там их встретили пластуны и спешившиеся казаки. Костров уже подумал, что сейчас турки выбросят белый флаг и попросят пощады, но они лишь ускорили движение и теперь бежали все, здоровые и раненые. Их расстреливали в упор и в спину; уже вся дорога была усеяна трупами, уже красные фески виделись на значительном пространстве справа и слева от единственной дороги, а в плен никто не сдавался и пощады никто не просил.

— Злякались, ваше благородие, — словно угадав мысли подпоручика, сказал рядовой Половинка, — Зла наробили душ багацько, а теперь и тикають!

— На свой аршин и нас измеряют! — заметил другой солдат.

— Видно, что так, — согласился с подчиненными Костров

Вскоре примчался связной и торопливо доложил, что в Казанлык был направлен парламентер, но турки встретили его огнем; потом они сами запросили пощады й теперь сдаются; их много, наверное, полтысячи, а то и вся тысяча. Турок на дороге уже не было, и Костров повел свою роту в город.

На перекрестке, уже в городе, он увидел седого болгарина, к которому словно прицепились четверо маленьких детей — рваных, босых, с застывшим уя «асом в широко раскрытых глазах. Костров, полный умиления от встречи с этими людьми, не выдержал и пылко обнял старика, а потом и детишек, с удивлением й испугом смотревших на военного, которого они видели впервые в своей жизни.

— Дочки? Сыны? — спросил Костров.

— Не, — тихо проговорил старик. — Внуци, — А где же их папа, мамэ?

— Не, — ответил старик и провел ребром ладони по горлу. — Турци!

Костров догадался, что родители этих детей зарезаны турками. У него больно сдавило горло. Подпоручик вынул оставшиеся полуимпериалы и протянул их старику. Болгарин не отказался, он низко поклонился и прижал руки к груди.

— МалКа Болгария, голяма Россия, будет как у Христа за пазухой, — сказал Костров, мешая русские слова с болгарскими, чтобы его лучше понял старик.

— Христос, — повторил болгарйн й осенил себя крестным знамением.

Малка Болгария… — Костров показал мизинец, — Голяма Россия… — Он поднял большой палец, — Една голяма держава.

— Няма! — Старик решительно закивал головой. — Россия голяма держава, Болгария малка держава, една й една держава. Спасителка Россия, свободна Болгария. Много добре!

Костров изумился, что этот старик возражает, чтобы Болгария вошла в состав великой России. Почему? Неужели ему не надоели эти страшные муки? Эти зверские казни и глумления? А может, они не поняли друг друга? Петр слишком мало знал болгарских слов, чтобы толково объясниться со стариком. Или прав Андрей Бородин, так яростно возражавший Кострову еще в Кишиневе и доказывающий, что это не приведет к добру, что царские чиновники с замашками крепостников не способны даровать болгарскому народу настоящую свободу, ей куда лучше развиваться самостоятельным государством.

Костров помахал старику рукой и пошел догонять роту, пылившую по главной улице Казанлыка.

А где-то вдали, у Шипки, глухо и раскатисто рокотали орудийные выстрелы.

IV

Никогда не думал Иван Шелонин, что может быть так страшно. Рота еле-еле передвигалась по крутому скату горы, продираясь через колючий шиповник, перелезая через лесные завалы, устроенные турками, проваливаясь в гнилые громады сучьев, встречающихся на каждом шагу. Шиповник до того колюч, что на мундире Шелонина, будь это днем, можно было увидеть дюжину дыр, а на руках и на лице глубокие кровавые полосы. Но темная ночь скрывает все, не позволяет она видеть перед собой и местность за пять или хотя бы за три шага.

— Егор, — говорит Иван вполголоса, — я все время думаю, что турок сейчас выстрелит!

— Турок что! — тихо отвечает Неболюбов. — Ты негра помнишь? Черный, как эта ночь!.. Может, он в аршине от тебя и в глаза тебе смотрит. Он тебя видит, а ты его нет. И штык у него наготове!

— Не пугай, Егор, — просит Шелонин, — и так страшно!

— Вот черный так черный, что мой сапог! — едва ли не восхищается Неболюбов.

— Сапог у тебя порыжел, а негр всегда будет черным! — замечает Иван.

Негра Шелонин увидел среди военнопленных в Габрове. Он не поверил, что таким черным может быть человек, и даже, вынув чистую белую тряпицу, попытался протереть его лицо.

— Где наш барин? — спросил Неболюбов.

— Опять куда-то убежал, — ответил Шелонин.

— Шальной какой-то! — цедит сквозь зубы Егор.