Шипка

Турки вынырнули из-за кустов и стали строиться в ряды. Местность огласилась криками: «Алла! Алла!» Было в этих криках что-то отчаянное, жестокое и неумолимое.

— Сейчас пойдут в атаку, держись, Иван! — сказал Верещагин.

— Ваня, не боись! — ухмыльнулся Неболюбов. — Помни про красные портки!

Турки перешли в наступление. Истошные голоса звали на помощь аллаха и что-то кричали еще. Иногда турки останавливались, чтобы дать залп из ружей, и снова двигались к редуту. Шелонин уже видел их лица, с усами и без усов, с бородами и без них. Издали они показались ему очень свирепыми.

— Огонь! — скомандовал подбежавший Бородин. — Цельтесь лучше, бейте наповал!

В ту же секунду часто и отрывисто защелками выстрелы. Шелонин взял на мушку высокого усатого турка в сдвинутой набекрень феске. Выстрелил — солдат не остановился. Выстрелил еще раз — турок побежал, но не сделал и пяти шагов, как, уронив ружье, плюхнулся на землю. Турки падали по всей площади, и чем ближе подходили они к редуту, тем чаще грохались на помятую траву небольшой, все еще зеленой поляны.

— Так их! — хрипло закричал Верещагин, — Скоты!

Противник не выдержал жестокого огня. Правда, выскочившие вперед офицеры попытались не допустить отступления: они бегали среди расстроенных шеренг солдат и угрожающе ругались, махая кривыми саблями. Двое из офицеров тут же сникли, и Верещагин, не удержавшись, поднялся во весь рост.

— Мой! — крикнул он голосом, полным задора и лихости.

— Ложитесь, Сергей Васильевич! — не то приказал, не то попросил ротный Бородин.

Турки сделали еще одну попытку продвинуться вперед, но их встретил такой дружный и меткий огонь, что они отхлынули к кустам и прикрылись их густой зеленой стеной.

В этот день они несколько раз пробовали захватить утраченный редут и взять реванш за свою ночную неудачу, но, теряя людей, откатывались к спасительному шиповнику. Зеленая полянка уже была вытоптана турецкими сапогами и заалела от множества фесок. Шелонин забыл и про усталость, и про мучившую с утра жажду. Он уже ни о чем не думал — только о наступающих турках, о том, что их нужно остановить перед редутом и не пустить вперед. И не только остановить, но и причинить им вред! И чем ощутимей будет этот вред, тем лучше это для него, Егора, Верещагина, Бородина — для всей русской армии и для всех болгар, в том числе, и для Елены, отыскавшей своих родных и ожидающей полной победы над турками.

— Говорят, у. каждого турка по пять- жен имеется. — сказал Егор. — Вот слез-то будет!

— Чем больше жен, тем меньше слез! — заметил Верещагин.

— Оно ведь так и есть, — охотно согласился Неболюбов.

Под вечер к ним приполз связной-болгарин и вручил Бородину записку. Подпоручик читал и хмурился. Кто был к нему ближе, мог заметить, что на щеках ротного заиграли желваки и по ним прошлись синие полосы. Шелонин слышал, как он тихо сказал болгарину: «Хорошо, будет исполнено». Болгарин уполз в ближайший лесок, оставленный ротой этйм утром, а Бородин с состраданием посмотрел на своих подчиненных.

— Вы прекрасно сражались, братцы! надтреснутым, срывающимся голосом прокричал он. — Но на флангах наши понесли огромный урон и отступают на исходные рубежи. Нас турки могут взять в кольцо и уничтожить. Патронов у нас мало, артиллерии нет.? — Замялся, не решаясь произнести последнюю фразу. С трудом преодолел волнение, сказал тише и глуше, словно каждое слово отрывало кусок его сердца: — Нам приказано отступать!..

Он безнадежно махнул рукой и стал обходить редут, осматривая раненых и убитых. У каждого раненого рсведомлялся, сможет ли Он идти самостоятельно или потребуется помощь. Тяжело раненных понесли первыми, за ними отправились раненные полегче. Передвигались сами или опирались на плечи товарищей. Бородин уходил с последней группой. Он был. сосредоточен и угрюм. Да и кто мог иметь бодрое настроение? Верещагин стал мрачнее тучи. Он иногда задерживался, чтобы послать одну-две пули в сторону турок, но это скорей был акт отчаяния, чем полезное дело. Иван, уже видевший высоченный пик Святого Николая и мечтавший побывать на нем не сегодня, так завтра, теперь не обнаруживал даже той вершины, которую он защищал весь День с такйм отчаянным упорством.

— Ничего, Ваня, — отшучивался Егор Неболюбов, — у тебя еще все впереди: и турецкие реДуты, и турецкие гаремы, и красавицы турчанки. Знаешь, что у них за глаза: посмотрит — ц к, миг сгоришь. Был Ваня Шелонин, а остался от него один пепел!

— Мне гарем не нужен, — нехотя отозвался Шелонин, — Коль живым останусь, мне одна нужна.