Шипы и розы

Такие слова были достаточно острыми, чтобы воспламенить капсюль. Гера взорвался, и запахло порохом. Спокон веков известно, что голодный человек, особенно неудачный охотник, не может разговаривать спокойно. В силу инстинкта самосохранения Панчовица вылетела в кухню и на всякий случай два раза щелкнула дверным ключом. «Ох, боже мой, еще убьет! Нет у него ни одного хорошего слова для меня. Не иначе, какая-нибудь другая его опутала».

Гера еще громыхал и угрожающе размахивал руками, когда раздался стук в окно.

— Эй, побратим, ты дома?

Скрипнула дверь, и в комнату вошел Дони Канский. В руках его была оплетенная бутыль, наполненная доверху.

— Ну как куропаточки? Тушатся?

— Перестань. Ничего не вышло, — морщась, ответил Гера и протяжно зевнул.

Тут побратимы обменялись довольно крепкими словечками, по которым можно было догадаться, что они давно не стесняются друг друга.

— Как же так ничего не подстрелить?! — возмущался разочарованный Дони, который с утра ничего не ел, чтобы оставить больше места для куропаток. — А хвастал в три короба! И что ты после этого за человек!

— Так ведь это все моя дуреха виновата. — Гера раздраженно показал на старую двустволку, которая смотрела со стены двумя темными дулами. С вожделением взглянув на бутыль, он облизнул пересохшие губы и продолжал: — Да, оставила она сегодня меня без ужина. Нет, я избавлюсь от нее. Вот увидишь, не будет ее больше в моем доме. Совсем она опостылела мне, совсем!

В это время за дверью в кухне что-то зашуршало. Кто-то приник к замочной скважине.

Дони, желая прекратить мученья своего побратима, сказал:

— Ну, ладно, на, глотни! Только одно утешение тебе и осталось.

Побратим Панчо не заставил себя долго просить, он зажал горлышко бутылки, поднес ко рту, и она словно захохотала от щекотки.

Тем временем Дони благоговейно ждал своей очереди. Гера крякнул от удовольствия и уже более мягко продолжал:

— Говорю тебе, зло берет с этой старухой. Просто стыдно стало ходить с ней.

— Ну, она еще ничего, — примирительно сказал Дони, посмотрев на двустволку. — Тем более, ты уже знаешь ее характер и все ее недостатки. Уж сколько лет она у тебя. Только я тебе скажу, что и сам ты виноват. Вечером возвращаешься — на нее и не взглянешь. А ведь все требует ухода, внимания.

Эти слова сочувствия вызвали за дверью приглушенные всхлипыванья.

— Тише! — прислушался Панчо. — Как будто утки летят…

И в честь такого случая он опять притянул к себе бутыль и немного утешенный продолжал:

— Который раз выхожу в этом сезоне на охоту, и каждый раз она мне все портит. Нет, кончено! Говорю тебе, буду искать другую. Да, наконец, я имею полное право! Почему я должен мучиться всю жизнь?

— Ты, конечно, можешь найти другую, но…

— Что «но»? — Гера расстегнул рубашку и обнажил плечо. — Вот, посмотри, какие она синяки оставляет. На другое ее не хватает, а на синяки… — И тут же Гера мечтательно перебил себя. — А знаешь, побратим, какие сейчас есть красивые? Позавчера был в городе, видел там одну в магазине — просто чудо! Не отведешь глаз. Тонкая такая, блестящая. Ну, моя ей и в подметки не годится. Эх, думаю, мне бы такую!

Панчо в пятый раз поднял над собой бутылку, а Дони поддержал разговор, который в данном случае заменял закуску.

— Красивее, конечно, найдешь — это так. Но только нынешние, знаешь, какие? На вид-то они деликатесные, а, может, это только один вид? И опять же к новой надо то да се. В старые тряпки ее не завернешь. Ей надо и новый ремешок и разные мази покупать и не знаю еще что. Теперешняя твоя, может, как-нибудь, а та…

— Нет, я возьму новую, — решительно заявил Гера. — Возьму, а там увидим.

— Ну, хорошо, — Дони поболтал бутыль: много ли еще в ней осталось? Глаза его уже сильно осовели. — Хорошо, ну, а свою старую кому сбагришь?

На кухне Панчовица еще крепче прижалась ухом к замочной скважине, напряженно вслушиваясь. Шутка ли! Может быть, муж решил ее зарезать? И какие тернии ожидают ее! Из города приедет тоненькая и блестящая, в новом платье с красивым пояском. Кто же та красавица, что пленила ее мужа и отравила ей жизнь? Городская… чтоб громом ее поразило!..

Панчовица решила узнать все до конца, но Гера стал бормотать что-то нечленораздельное, будто прополаскивал водой горло, а Дони уже проглатывал слоги и целые слова.

Из последних сил Панчо Гера на четвереньках добрался до постели, как был одетый повалился и запыхтел, захрюкал, словно недорезанный кабан. От его могучего храпа задремавший было Дони встрепенулся, захватил бутыль, с трудом обрел равновесие, толкнул дверь и вышел.

Вслед за ним выбежала Панчовица. Так как Дони не мог удержаться в вертикальном положении, он оперся спиной о калитку и, мотая головой, уставился на женщину бездумным, отсутствующим взглядом:

— Спроси, и не зна… Да-аю раз-ре-шение…

Панчовица хотела выведать еще что-нибудь и пожаловаться; может быть, тогда полегчало бы, но Дони внезапно запел во все горло, оттолкнулся от калитки и исчез в темноте. И только по собачьему лаю можно было определить, по какой улице он плетется.