Широкий Дол

Она металась, стонала и без конца повторяла одно и то же: «Гарри! Беатрис! Нет! Нет!», но лекарство все-таки действовало: больше она ничего сказать не могла. Надо сказать, часы, проведенные у ее постели, были далеко не самыми приятными в моей жизни. Я понимала, что мой муж там, в библиотеке, продолжает оглушать себя неимоверным количеством виски, лишь бы меня не видеть и не вспоминать обо мне. Гарри наверняка уже нырнул к Селии в постель, надеясь найти утешение подле ее теплого и безгрешного тела. Рядом со мной, одурманенная снотворным, спала моя мать, и бедное ее сердце старалось биться как прежде, несмотря на те поистине смертоносные знания, которые столь неожиданно на нее обрушились. И только я не спала в ту ночь. Точно ведьма, следила я за движением лунного луча, прокладывавшего во тьме волшебную дорожку от моего стула к маминой постели. Я сидела, собирая и втягивая в себя силу той черной земли, что спала за окнами дома, и ждала, когда сил у меня соберется достаточно, чтобы сделать первый, самый важный шаг.

Луна медленно плыла в ясном небе, и полоска серебристого лунного света на темном полу в последний раз объединила меня и мою мать. Я встала, неслышным шагом прошла по этой волшебной, лунной дорожке и заглянула спящей в лицо. Она шевельнулась, словно почувствовав взгляд моих зеленых глаз, но так и не проснулась. Я слушала ее неровное, прерывающееся дыхание и улыбалась нежной, исполненной уверенности улыбкой. Затем я посмотрела на часы: ровно через час ей нужно будет дать следующую дозу лекарства. Пожалуй, пора будить Гарри.

Легкая, как призрак, я выскользнула в коридор и тихонько постучалась в дверь его спальни. Но дверь мне открыл вовсе не Гарри.

– Гарри спит, – шепотом сообщила мне Селия. – Он сказал, что ваша мама серьезно заболела. Можно мне вместо него посидеть с ней?

Я не сумела сдержать неуместной улыбки. Вот все и решилось само собой. И решилось так же легко, как легко тот лунный луч указал мне дорогу к маминой постели.

– Спасибо, Селия. Спасибо, моя дорогая, – сказала я. – Я действительно еле держусь на ногах. – В руке у меня был пузырек с настойкой опия и маленькая медицинская «поилка». – Это лекарство нужно дать ей через полчаса, – сказала я. – Джон перед уходом в точности объяснил мне, что и когда нужно делать. Он сказал, что ей нужно обязательно все это выпить.

Селия взяла у меня пузырек и стаканчик, с готовностью кивнула и сказала:

– Я непременно сделаю так, чтобы она выпила все лекарство. А что, Джон все еще спит? Как же он устал, бедненький!

– Он уже успел немного отдохнуть, когда с мамой все это случилось, – сказала я. – И держался просто великолепно. Гарри тебе потом расскажет. И он был очень точен, объясняя нам, что и как делать.

– Теперь тебе тоже необходимо отдохнуть, – сказала Селия. – Иди и поспи. Я непременно позову тебя, если будут какие-то перемены, и через полчаса обязательно дам ей настойку опия, как и велел Джон.

Я благодарно ей кивнула и, неслышно ступая, спустилась вниз. Я немного постояла у дверей библиотеки, слушая храп Джона, потом осторожно толкнула дверь и вошла.

За окнами туманной серой дымкой теплился рассвет, и в утренних сумерках передо мной предстало то, что осталось от человека, так гордившегося когда-то своей любовью ко мне. Джон по-прежнему сидел в кресле, но дорожную одежду так и не снял, и теперь она вся была покрыта отвратительными следами рвоты. В какой-то момент, видимо в приступе ярости, он вдребезги разбил стакан о каменную облицовку камина и стал пить прямо из бутылки. Теперь бутылка была почти пуста, но это, по крайней мере, помогло ему, наконец, крепко уснуть. Рядом с креслом валялся медицинский саквояж, и весь пол был усыпан всевозможными пилюлями и пузырьками, вывалившимися из его разверстой пасти.

Не сводя глаз с распростертого тела мужа, размякшего, грязного, дурно пахнущего, я, приподняв юбку и стараясь ее не испачкать, шагнула назад и медленно, стараясь действовать как можно тише и осторожней, закрыла за собой дверь и заперла ее изнутри. Мне было вовсе не нужно, чтобы кто-то из верных слуг, жалея «мисс Беатрис», привел в порядок ее молодого мужа и убрал загаженную комнату, прежде все остальные успеют увидеть.

Затем, сопровождаемая легким шелестом шелкового платья, я скользнула в смежную с библиотекой комнату и быстро прошла в свою спальню в западном крыле.

Моя горничная, естественно, крепко спала, поскольку я никогда не требовала, чтобы слуги бодрствовали после полуночи, ожидая меня. Я быстро разделась, с наслаждением выскользнув, наконец, из платья и пропотевших измятых нижних юбок. Казалось, прошло полжизни с тех пор, как я лежала на ковре с задранным подолом и совокуплялась с Гарри. Мои юбки теперь казались мне покрытыми несмываемой грязью прошлого, и я швырнула их на пол вместе с платьем, корсетом, чулками и всем прочим.