Шиза

Она закусила губу, из глаз снова потекли слезы. Из всех её достоинств у нее было одно особенно ценное качество — она понимала меня. Не только мои слова, но и мое настроение, мотивацию и стремление достигнуть цели, мне кажется, что она видела меня изнутри. Между прочим, она тоже когда-то приложила к этому руку, став для меня мотиватором достижений. И знала, что я не отступлюсь.

2. Плен

Это только на словах всё быстро и просто. Я хочу попасть в плен — хлоп, бах, фьють и ваше желание осуществлено. На самом деле все было с точностью до наоборот.

Сначала меня взяла в клещи контрразведка. А не двойной ли вы агент, хранитель Луценко? Потом глубинная разведка. А много ли вы знаете и умеете, врач Луценко? Затем я достался на растерзание штабистам. А как вы представляете операцию по запланированному провалу операции, капитан Луценко?

После всех бюрократических и политических мытарств, я оказался на передовой в составе группы «невозвращенцев». Из всех участников операции только я один знал конечную цель. Мы не умели ставить речевые блоки своим бойцам, поэтому только я был слабым звеном всей операции ввиду своей осведомленности. Что там будет со мной, как из меня будут выбивать информацию — я не знал. Никто не знал. Действовали в слепую. Единственным утешением был психолог, который работал со мной с самого начала подготовки и уверял, что с помощью гипноза значительно увеличил порог сопротивляемости «ментальному давлению». А кто бы еще увеличил сопротивляемость физическому, которое обычно гораздо действеннее и чаще используется при допросах.

И вот нас кинули куда-то на острие атаки, потом резко отвели поддержку, и наша группа оказалась в кольце. Помню взрывы, автоматную стрельбу прямо над ухом, белую дымовую шашку, которая по международным конвенциям была аналогом белого флага, захват нашей позиции противником, и противный вкус песка, когда меня тыкали лицом в землю. Удар по затылку, мир рассыпался на мириады звезд, и я потерял сознание.

Очнувшись, я ощутил жесткий, холодный пол, связанные затекшие руки, смотанные чем-то ноги. Вокруг было темно, но как только глаза привыкли, я постарался осмотреться. В комнате, или наверное правильнее будет сказать в камере, я был один. Впоследствии мне так и не удалось узнать, что стало с моими товарищами, поэтому я предпочитал думать, что они остались живы. Про обменный фонд военнопленных мечтать и не стоило, потому что орматцы не обращались за своими пленными. Да и в плен они старались не попадать: вместо белой шашки окруженные группы орматцев подрывали гранату или мину под собой. Это, я так понимал, был для них какой-то долг чести. Наши военнопленные тоже не возвращались с той стороны, даже те, кто пользовался белыми шашками. Что, кстати, являлось тонким местом в нашем плане внедрения. Но по крайней мере, наших бойцов враг забирал с поля боя, а не казнили на месте. Не найдя, чем себя занять, я снова закрыл глаза и как-то незаметно для себя провалился в беспамятство. В следующий раз я очнулся от ощутимого пинка по ребрам.

Вспоминать подробности нескольких первых дней после попадания в плен не получается. Потому что я потерял счет времени между побоями, не понимал, где день, а где ночь. Мне давали только воду. Но, честно говоря, когда меня начали бить, я испытал облегчение, и у меня появилась надежда. Если бьют — значит казнить, пожалуй, не спешат. А там и посмотрим.

Сначала я молчал, как учили меня наши спецы. А потом сам предложил сотрудничество. Причем не умоляющим голосом, не в обмен на прекращение побоев, а четко заявил, что я не поддерживаю режим своей страны, в армию попал принудительно, готов раскаяться. Эффект был ожидаемый: состав посетителей моей камеры поменялся, побои прекратились. Начались допросы, которые по степени изматывания и насилия над разумом можно было сравнить с побоями. Меня выдергивали из сна, и сразу кто-то в форме без знаков различия и в балаклаве задавал мне кучу вопросов. Я рассказывал правду о своей жизни, потому что на заученной легенде мог бы и проколоться. Что бы не поймали на лжи, нужно говорить что-то очень близкое к правде. А когда меня подключали к оборудованию, в котором я без труда узнал полиграф, то я специально в самом начале, когда задавали калибровочные вопросы, имитировал волнение, прикусывал губу и напрягал мышцы ног, а уже чрез несколько вопросов старался расслабиться. И картина моих физиологических параметров была, скорее всего, к близка обычной во время допроса невиновного.