Шкаф с кошмарами

– Нет. А у вас? – не дождавшись ответа, Мартынов ускорил шаг, отрываясь от группы.

Фотограф, загадочно улыбаясь, подотстал, поравнявшись с коллегами.

– Слыхала? – шепнул он Иоланте, но так, чтобы Роберт тоже услышал. – Не работают, говорит! Ну-ну! Я сейчас в соседнем тоннеле трех мальчишек сфотографировал. Случайно вспышкой высветил. Маленькие, лет двенадцати, наверное, судя по росту. Тощие, бледные! Меня увидели – и сразу деру! А этот хмырь мне, значит, не-а, не работают! Главное, чтобы пленку не отобрали, я им по приезде такое устрою! Уроды больные эти северяне, конечно…

– Паша, уж чья бы корова мычала? – хмыкнула Белых. – У тебя жена с культистами шашни водит, а те с детьми вообще не церемонятся.

– Это другое! – буркнул фотограф, но лезть с разговорами перестал.

Тоннель вывел их в просторный зал с высоким сводчатым потолком. Здесь в рядок стояли четыре приземистые машины грязно-желтого цвета. Они напоминали сплющенные тракторы с широкими ковшами. Нахваливая погрузчики, Игнат Федорович вещал о техническом прорыве Независимой Сибири, о замкнутом цикле производства, о рекордных показателях. Вспышка фотоаппарата разливалась по стенам, отражалась от канареечных бортов. Иоланта принимала картинные позы возле машин, но обиженный фотограф этого как будто не замечал, предпочитая снимать Мартынова и Роберта.

– Предлагаю сейчас перейти в местный музей, – голос полковника впервые окрасился живыми оттенками. Похоже, «местный музей» ему нравился. – Создан энтузиастами, из числа рабочих. Множество экспонатов начала века: кирки, молотки, клинья, никакой автоматики! Настоящий гимн сибирскому упорству!

Игнат Федорович тактично умолчал, что проявлять «упорство» в основном приходилось от безысходности. После окончания Гражданской войны Смага согнал на рудники всех заключенных и военнопленных, количество которых регулярно пополнялось, пока Москва не оставила свои притязания, посчитав, что слишком уж дорогой ценой даются ей краткосрочные возвращения Сибири в состав Советов. Никто из журналистов не решился прервать лебединую песню полковника, который так увлекся, рассказывая о подвигах первых шахтеров, что даже начал размахивать руками.

Так, вполуха слушая патетическую чепуху о легендарных проходчиках, бурильщиках и маркшейдерах, они миновали еще два зала, заставленных металлическими бочками и каким-то оборудованием. Когда посреди ничем не примечательного тоннеля словесный поток Мартынова внезапно оборвался – никто не понял, что происходит нечто незапланированное. Полковник замер, в долю секунды побелев, как накрахмаленный воротничок. Отражаясь от сводов, по многокилометровому нутру «Маяка» пролетел громогласный раскатистый рык, сопровождаемый громким перестуком: точно полые черепа катились по коридору, ударяясь друг о друга и клацая зубами. Извилистые внутренности шахты заурчали, затряслись, будто пытаясь выблевать назойливую двуногую мелюзгу. Что-то оглушительно грохнуло, заскрежетало…

– Ложись! – дурным голосом заорал Мартынов, накрывая собой Иоланту.

Запоздало упав на пол, Роберт успел натянуть на лицо край робы. За его спиной фотограф Паша, вцепившись в камеру побелевшими пальцами, лихорадочно давил на спуск, выжигая подземную тьму вспышкой: раз, другой, третий. А потом все они исчезли в клубах непроглядной пыли, перекатывающихся и наползающих друг на друга, точно свитое кольцами змеиное тело.

* * *

– Почему он так долго? Может, что-то случилось? Он ведь не мог нас бросить?!

Полковник Мартынов канул в глубине тоннеля, едва лишь стих угрожающий рокот обвала и осела пыль: ушел разведать обстановку. С тех пор, согласно внутреннему хронометру Роберта, прошло минут семь. По ощущениям Белых – Игнат Федорович отсутствовал не меньше двух часов. Припорошенная пылью Иоланта как-то вмиг растеряла весь столичный лоск, превратившись в заурядную немолодую тетку. Резко обозначились морщины вокруг рта и возле глаз, растрепанные волосы повисли лохмами. Даже голос стал по-старушечьи скрипучим. Белых кашляла, то и дело приникая к респиратору. Еще чаще она прикладывалась к заветной фляжке, которую, как оказалось, все же пронесла в обход требований службы безопасности. В воздухе все еще летали пылинки. В свете налобников пыль загоралась серебряными вспышками, превращая хмурое промышленное подземелье в сказочный грот. Если бы не ужас ситуации, это было бы даже красиво.

– Это невыносимо! Роберт, вы же мужчина! Сходите за ним!

Фотографа Пашу Белых явно за мужчину не считала. Впрочем, тот не сильно огорчился. Отключив фонарь, он ушел вперед, подальше от света. Там, вполголоса грозя сенсационными разоблачениями, Паша менял пленку. Решив убить одним выстрелом двух зайцев – совершить «мужской поступок» и избавиться от общества истерички, – Зареченский встал с пола и двинулся по следам полковника. Из-под ботинок вырывались серые облачка пыли. Висящие в воздухе «серебринки» липли к лицу, набивались в нос.