Шкаф с кошмарами

Надеясь убраться подальше от того места, что как магнит притягивало чудь, ведущую безропотное мясо на убой, Зареченский шел в противоположную сторону. Петляя и кружа по лабиринтам «Маяка», они с Иолантой сбили ноги и нечеловечески устали. Больше не пугал вкрадчивый шепот репродукторов, возвещающий о начале Ночи повиновения. Белых перестала плакать всякий раз, когда подлое эхо доносило до нее всхлипывающие завывания чуди. Страх притупился, истерся, точно натруженные за день ноги. Но, несмотря на исхоженные километры, вопли подземных жителей становились все громче и многочисленнее, тоннели незаметно уводили ниже, ниже, еще ниже, туда, где стены укреплял не армированный бетон, а грубо обработанные камни, гладкие от времени и миллионов тел, прошедших этим кошмарным путем. Шахта упрямо выдавливала журналистов в единственном нужном направлении. С каждым пройденным футом набирал силу влажный удушливый жар, идущий, казалось, из самого сердца преисподней. Не хватало только запаха серы, но его с успехом заменяла резкая вонь чудинского пота.

В какой-то момент тоннель выплюнул беглецов на открытое пространство. Разъехались, разбежались в стороны облицованные камнем стены. Пол резко, без предупреждения, ухнул в пропасть. Взвился и потерялся во тьме потолок. Только эхо – эхо давно произнесенных слов, шепотков, стенаний, молитв, – мечущееся под его сводами, давало понять, насколько колоссальны размеры пещеры. Все детали этого титанического нерукотворного зала проявлялись в поднимающемся со дна ровном сиянии, растворяющем в себе свет фонарей. Гладкие, точно отполированные стены были изрешечены ходами, лазами, дырами, как лунная поверхность кратерами. Со всех сторон к центру тянулись подвесные мосты, широкие и прочные, блестящие заводской смазкой, на толстых стальных тросах, белеющие свежей стружкой на досках. А по мостам, раскачивающимся в такт движению, мерно вышагивал послушный двуногий скот…

И плыло, перекатывалось в воздухе розоватое марево, неуловимо напоминающее туман над Разломом. Менее густое и непроглядное, но такое же гипнотическое. Сладкая розовая вата, в которой болтались влево-вправо натянутые над пропастью дорожки. Их движения успокаивали, убаюкивали, словно маятник. Предлагали присоединиться к всеобщему помешательству. Не в силах оторвать взгляда от завораживающей картины, Зареченский отступил назад, стремясь вновь оказаться под ненадежной защитой тоннеля. Показалось ему, или светящееся марево действительно скользнуло за ним, свиваясь кольцами, точно призрачное щупальце?

– Роберт… – приглушенно позвала Иоланта.

Все еще ощущая под ногами липкие от смолы доски, Зареченский обернулся и вздрогнул. Чудь лезла неторопливо, что-то стрекоча на своем неведомом языке. Бледные сухощавые тела устилали пол живым шевелящимся ковром, ползли по стенам и друг по другу. Черные когти скребли камень, отвратительные звездообразные отростки подергивались от возбуждения. Сотни незрячих глаз крутились в орбитах бесполезными мертвыми шарами.

Нащупав ладонь Белых, Роберт крепко сжал ее. Путь назад был отрезан, оставалось лишь продолжать идти вперед. По усыпляющему мосту, лишающему последних сил к сопротивлению. Волосы на затылке ощетинились, ощущая нетерпение чуди, когда Роберт осторожно поставил ногу на доски. Он воткнулся в розоватое марево, вошел в него, как входят в воду. Что-то неуловимо легкое, невесомое, скользнуло по лицу. Разорванная паутинка или, быть может, неслышное дыхание Вечности. Оно сдуло остатки страха, волнений и тревог, неслышно позвало вперед. Навстречу чему-то большему… А глупая, нерешительная Иоланта все медлила, натягивая его руку до предела. Не отпуская, но и не решаясь продолжить путь. Роберт обернулся.

– Иоланта, идемте, – мягко попросил он. – Мы должны идти…

– Марфа… – невпопад сказала Белых.

– Что? – не понял Роберт.

– Меня зовут так. Марфа Сысоева. Иоланта – это псевдоним… для газеты…

В измученной, уставшей женщине не осталось ни капли лоска. За неполный день расфуфыренная столичная штучка превратилась в неряшливую дурнушку – живой экспонат психиатрической лечебницы. Зареченский вдруг расхохотался, так громко, что замершая у входа в пещеру чудь заерзала, беспокойно скуля.

– Иван, – представился он, неожиданно почувствовав себя легко и свободно. – Шеф-редактор Гриднев сказал, что Иван – это пошло, а Роберт – солидно.

– Чушь какая, правда? – горько усмехнулась Белых, высвобождая ладонь.