Шляхта и мы

Но коль всем принимать одни и те же правила, то и нам за Катынь (если это наших рук дело) нечего склонять голову. Жалко было глядеть на Путина, приехавшего в середине января 2002 года в Польшу. Как агрессивно и нагло польские папарацци вымогали у него катынское покаяние. И не нашелся наш подполковник ответить им приблизительно следующее: «Панове! Ведь мой предшественник уже покаялся. Вы что, хотите превратить эту церемонию в вечно повторяющийся ритуальный фарс для всех будущих президентов России? Да, я понимаю, что подобный ритуал – лучшая подпитка для шляхетского гонора. Но тогда пусть и господин Квасьневский постоянно кается в России за убийство Ивана Сусанина, за поход Понятовского на Москву в 1812 году, за концлагеря 1920 года, а в Испании – за преступления поляков во время подавления Бонапартом испанского восстания, а в Израиле за Едвабне… Давайте, панове, все дружно отныне и навсегда участвовать в этом театре абсурда!»

Однако польский президент, как опытный политик, понимая, что еврейские гончие взяли след и уже не бросят его, пока окончательно не затравят бедную шляхту, пошел не только против правого националистического крыла польского общества, но даже против церкви:

«Те, кто принимал участие в облаве, бил, убивал, разжигал огонь, совершили преступление не только против своих соседей-евреев, но и против Речи Посполитой, против ее великой истории и прекрасных традиций… За это преступление мы должны молить прощения у теней умерших и у их родных… Сегодня я, как гражданин и президент Польской республики, прошу прощения» (из речи в Едвабне 10.07.2001 во время траурной церемонии).

Какие прекрасные традиции были у Речи Посполитой по отношению к другим народам и какая великая история – мы знаем, однако у Квасьневского, видимо, не было другого выхода.

Польские западники, польское еврейство и либеральная денационализированная во время рыночных реформ часть общества нажимали на него и на ушедших в глухую защиту правых все сильнее и сильнее, они понимали, что есть шанс, как в спорте, выиграть историческую ситуацию не по очкам, а вчистую, нокаутом, провести полную «денацификацию» общества, а заодно и поставить на место до сей поры всесильную польскую церковь; тем более что в ней наметился тоже явный раскол. Многие клирики не согласились с самим кардиналом Глемпом:

«Польское государство и католическую церковь в Польше связывает печальное братство вины перед евреями – как в Едвабне, так и на протяжении всей нашей истории. Если говорить о самой трагедии 1941 г. в Едвабне, то она показала полное фиаско церковного пастырства» (священник Станислав Мусял, иезуит., бывший секретарь Комиссии епископата по делам диалога с иудаизмом. «Газета выборча».

21.5.2001).

Ну, иезуиты и секретари по связи с иудаизмом – ладно! Хуже всего то, что иные служители культа раскалывались и каялись за то, что они давно знали подобные кровавые грехи соотечественников, но не выносили сор из избы:

«Едвабне напомнило о том, что знал, пожалуй, каждый, кто прожил больше 50 лет

., и не только из литературы или документов, но и из своих воспоминаний, что поляки творили такие вещи, притом отнюдь не под прицелом немецких винтовок» (священник Адам Бонецкий. «Тыгодник повшехный». 8.4.2001).