Шляхта и мы

«…мы явно мешали жить сопровождавшему нас унтеру… Чтобы вознаградить себя за беспокойство, он не кормил нас… семь-восемь дней мы оставались абсолютно без всякой пищи». «Вставать, пся крев! Вставать! – Чуть зазеваешься – и с наслаждением хватит тебя палкой по чему попало».

«Ночью по нужде выходить опасались. Часовые как-то подстрелили двух парней, вышедших перед рассветом из барака, обвинив их в попытке к бегству. Пресловутая попытка к бегству и оскорбление начальства стоили жизни не одной сотне наших военнопленных. Подозрительных зачастую переводили в штрафной барак– оттуда уже не выходил почти никто…» «Перед отъездом нас повели в баню. Издевательские гигиенические купания стоили жизни не одному пленному. Часами дрожишь голый в холодном предбаннике, потом – струя тепловатой или чрезмерно горячей воды – и уже гонят дальше. На влажное тело натягиваешь мокрую вонючую одежду, грязным комом брошенную из дезинфекционного отделения.

После бани нас отделили свирепым кордоном от остальной массы пленных. Несколько человек были застрелены за попытку передать записку отъезжающим».

«Не могу назвать точной цифры наших, побывавших в польском плену, но вряд ли ошибусь, сказав, что на каждого вернувшегося в Россию приходится двое, похороненных в Польше…»

Эта перепечатка из старого «Нового мира», осуществленная в 11-м номере журнала «Новая Польша» за 2001 год, возглавляемого Ежи Помяновским, с которым, если не ошибаюсь, мы встречались в 1964 году, преследовала одну важную идеологическую цель. Дело в том, что после раскрутки Катынского дела в российской печати появилось несколько публикаций, рассказывающих о том, в каких нечеловеческих условиях содержались советские военнопленные после войны 1919–1921 годов. Польские авторы, печатающиеся в «Новой Польше», усмотрели в этом попытку «нейтрализовать» катынское преступление некоей «анти-Катынью», задним числом и «за чужой счет» обелить сталинский режим. (Так пишет во вступлении к публикации в «Новой Польше» Н. Подольская.) В том же предисловии, названном «Реплика» (к вопросу об «анти-Катыни»), говорится: «Утверждения, будто условия содержания в польском плену в 1919–1921 году – тот же геноцид, полная историческая нелепица… Да, советских пленных подчас били, над ними издевались, они умирали от голода и болезней, бывали злоупотребления и расстрелы. Но сравнивать это с Катынью просто кощунственно! С геноцидом тут не было ровно ничего общего

».

Можно понять благородное негодование автора реплики. Особенно когда Н. Подольская начинает размышлять о качестве польской и российской элиты. «И если совесть последней не слишком тревожит гибель 20 миллионов соотечественников, то что уж говорить о поляках, расстрелянных в Катыни». О каких 20 миллионах и о какой «совести российской элиты» говорит Н. Подольская, понять трудно (о 20 миллионах мирных жителей, убитых и замученных немцами? – так это на немецкой совести), но вот о ее личной совести и о совести главного редактора «Новой Польши» Ежи Помяновского в связи с этой публикацией есть повод поговорить.