Шофферы, или Оржерская шайка

Во всю длину комнаты тянулся импровизированный стол, сделанный из пустых бочек и полусгнивших досок; никуда негодные скамейки довершали меблировку. Но все это было так устроено, что при первом признаке тревоги весь этот гнилой хлам можно было свалить в угол, и подвал мог мгновенно принять вполне приличный вид. В настоящее же время он имел праздничный вид. На импровизированном столе, покрытом бывшей когда-то белой скатертью, виднелись признаки большого пиршества: огромные хлеба, куски холодной говядины, жбаны с вином или сидром, бутылки с водкой, стояли тут же к услугам каждого, а опрокинутые стаканы и разбитые тарелки доказывали, что угощение это выдержало уже атаку многочисленной публики. Дымившие сальные свечи, воткнутые в горлышки разбитых бутылок, освещали этот пир.

Тридцать или сорок человек мужчин, женщин и детей находились тут, одни одетые чисто, даже богато, другие в лохмотьях. Некоторые продолжали еще жадно есть, другие спали, опершись головами о стену, третьи составляли шумные кружки, из которых неслись ругательства, угрозы и хохот; кое-где виднелось зверское лицо какого-нибудь разбойника, торжественно рассказывавшего на арго какую-нибудь кровавую экспедицию, где он был действующим лицом. За особым столом, устроенным из двери, положенной на две скамейки, сидело пять-шесть человек детей, одетых в рубища, старшему было не более двенадцати лет.

Между ними сидел рослый мужчина со зверским лицом; важно покуривая трубку, он вместе с тем проповедовал своим питомцам необходимость воровать и от времени до времени понукал их выпить по рюмке водки.

Человек этот, замечательный своими черными волосами, заплетенными назад в косу, черной бородой и кожаными штанами, был Жак де Петивье, учитель ребятишек, находившихся в шайке. Воспитанники его, из которых некоторые были с прелестными, хотя уже бледными и увядшими личиками, слушали его с напряженным вниманием, перемешанным со страхом. Предмет, возбуждавший этот страх, была, конечно, кожаная плеть, висевшая за поясом у этого профессора воровства и убийств и которую он, казалось, любил пускать в дело. По стенам на досках лежали узлы и холщовые мешки, то была добыча, делить которую ожидали только атамана. И не трудно было на всех этих предметах, добытых в последнюю ночь, найти много пятен крови.

В подполье было так дымно, что у вошедшего со свежего воздуха могла закружиться голова, потом эти слизистые своды, расставленные плечи, зверские физиономии, ругательства, хохот, все это вместе составляло такое ужасное целое, что невольно вспоминался Дантов ад.

В этом притоне разбойников, имевших своим атаманом Бо Франсуа, мы встретим много уже знакомых читателю личностей. Во-первых, Ружа д'Оно, сидевшего в стороне около камина и углубленного по обыкновению в свои мрачные думы; костюм его и на этот раз хотя менее богатый, но все же был чрезвычайно нарядный; но его рыжие волосы беспорядочными прядями прилипли к его мокрому лбу, а лохмотья кружевного жабо болтались по малиновому бархатному жилету с золотыми пуговицами.

Молча, с блуждающими глазами, он не обращал никакого внимания на сарказмы Борна де Жуи, ходившего по обыкновению около него с трубкой во рту и стаканом водки в руках.

На другом конце стола сидела молодая женщина, несчастное существо в лохмотьях с голыми расцарапанными ногами и какой-то рваной тряпкой на голове, и жадно ела; возле нее на скамейке лежал узелок, составлявший все ее имущество, завязанное в дырявый платок. Читатель, верно, угадал в ней Греле, дочь честного фермера Бернарда. Она казалась все еще мало привыкшей к этим собраниям, и видно было, что только крайность вынуждала ее, превозмогая отвращение, оставаться в этом месте.

От времени до времени она оставляла еду, чтобы поцеловать ребенка, лет восьми или девяти, или улыбнуться ему. Мальчик этот был ее сын, нищенски одетый в холщовую рубашку и штаны. На его умненьком и кротком личике видна была тоже радость, между тем как эту радость, видеть мать после долгой разлуки, сильно смущал страх, производимый на него присутствием тут Жака Петивье, на которого он часто и робко взглядывал.

Наконец, в самом темном углу подвала, отдельно от всего общества, неподвижно сидела женщина, вся закутанная в большой черный плащ, и спокойно выжидавшая времени обратить на себя внимание.

Вышедший за несколько минут перед тем из прелестного и мирного домика меревильских дам, Бо Франсуа без удивления и без отвращения вошел в этот грязный притон. Отправив тотчас же Дублета к его стряпне, он смело и твердо вошел в собрание.

Увидав его, большая часть присутствующих встала, разговоры смолкли; но ни одна шапка не приподнялась с головы, ни одна рука не протянулась к нему. Эти люди были выше предрассудков вежливости. Он тоже никому не поклонился, но, узнав в толпе тех, кого искал, выразил удовольствие.

– А, ты здесь, Руж д'Оно, и ты тоже, Жак Петивье, -проговорил он торжественно, усаживаясь на деревянный обрубок, – вернулись уж, и шкуры целы, славно! Ну, что ж успели? Каждый из вас должен мне дать подробный отчет в экспедиции, которой руководил…