Шпаги и шестеренки

Адмирал Гамелен молча смотрел на три громадных костра, пылающих на водной глади Камышовой бухты. Нет, его кулаки больше не были стиснуты так, что побелели пальцы. И он больше не скрежетал зубами. Все эти проявления эмоций кончились еще час назад, когда, после долгого пожара, с оглушительным грохотом взорвался гордость французского флота, его флагман – летящий над волнами красавец «Наполеон». А эти три костра были всего лишь догорающими транспортами. Хотя два из них сгорали вместе со всем своим грузом, поскольку их пока так и не успели разгрузить… Все-таки Камышовая бухта была не слишком приспособлена для перевалки такого грузового потока, который требовался для снабжения столь большой армии. Но это – не его проблемы. Пусть с этим разбираются снабженцы. И уж тем более, с тем, что творится на берегу. В конце концов, это берег, и горящие склады – абсолютно не его компетенция. Ему же сейчас требовалось понять, как один, вы только вдумайтесь, всего один корабль, да еще столь маленький и… чего уж там, уродливый, смог устроить такой страшный разгром. Четыре боевых корабля, вы только вдумайтесь – четыре! Чего уж тут жалеть о каких-то транспортах… Причем два из них – новейшие могучие винтовые линкоры, а еще один – вполне современный пароходофрегат, мужественно подошедший вплотную к тому уродцу и попытавшийся его сначала расстрелять, а затем даже и протаранить. И ведь были же попадания, были! Гамелен лично наблюдал в подзорную трубу, как ядра бьют в эту странную, похожую на кастрюлю конструкцию на палубе этого уродца, в которой были установлены две его чудовищные пушки. А разрывы снарядов бомбических пушек были видны даже невооруженным глазом. И мачту у него удалось сбить. Да и от его трубы так же остался всего лишь жалкий обрубок. Но этот уродец продолжал стрелять и маневрировать как ни в чем не бывало, раз за разом разряжая свои крупнокалиберные монстры в корму и борта французских кораблей и судов. А потом повернулся и ушел… И кто посмеет обвинить Гамелена в том, что он приказал вывесить сигнал «Спасаться каждому по возможности»! А как еще он мог бы спасти хотя бы часть флота, столкнувшегося с такой неожиданной и непонятной угрозой?

Адмирал вздохнул. Кого он хочет обмануть? И посмеют, и, более того – непременно обвинят. Это – разгром. А за разгром нужно будет кому-то ответить. И Гамелен не видел здесь более подходящего кандидата на роль козла отпущения, чем он сам…

– Господин адмирал, господин адмирал!

Фердинанд Альфонс повернулся. К нему бегом несся адъютант, сопровождаемый еще одним офицером в английском военном мундире.

– Господин адмирал, к вам офицер связи от союзников.

Адмирал молча кивнул и протянул руку.

– Я-я… без пакета, – несколько растерянно сообщил ему англичанин. – И, похоже, поздно.

– Что вы имеете в виду? – нахмурился Гамелен.

Англичанин несколько смущенно кивнул подбородком на горящие французские корабли.

– У нас творится то же самое. Какой-то странный уродливый, низкобортный, но вооруженный просто чудовищными по калибру пушками корабль на рассвете вошел в бухту Балаклавы, почти молниеносно расстрелял дежурный фрегат, после чего открыл огонь по винтовому линкору «Агамемнон».

– И как результаты? – невольно подобрался адмирал. Если потери англичан не меньше, чем у него, то это…

– Когда Балаклавская бухта скрылась с моих глаз, – с тяжелым вздохом поведал англичанин, – «Агамемнон» горел, а этот уродец стрелял уже по «Эксмуту», который только-только развел пары.