Шпион, который спас мир. Том 2

Разочарованный полученным от ЦРУ отрицательным ответом на свое предложение, Голицын отправился в Англию. В период с марта по июль 1963 года он вел многочасовые беседы со Стефеном де Маубреем из МИ-6 и Артуром Мартином и Питером Райтом из МИ-5, которые с ним соглашались и поощряли его. Возвратившись в Вашингтон, Голицын выложил свою теорию массированной кампании дезинформации Джеймсу Энглтону, начальнику контрразведки. Дезинформация проникла так глубоко, утверждал Голицын, что частью ее стал даже раскол в советско-китайских отношениях. Этот план, по словам Голицына, начал осуществляться в 1959 году и включал работы Андрея Сахарова[16]

^{250}.

Внутри Управления теории Голицына нашли очень мало сторонников, разве что в лице самого Энглтона и его сотрудников. Энглтон принял голицынскую теорию, рассчитанную на дальнюю перспективу массовой дезинформации. Голицын считал каждого советского агента, прибывшего на Запад после 1959 года, в том числе и Пеньковского, частью этого тайного плана. «Имеются серьезные неопровержимые доказательства того, что полковник Пеньковский был внедрен в западную разведку усилиями КГБ», — писал Голицын^{251}

.

Голицын преподносил каждую успешную операцию ЦРУ как провал. Он был основным источником информации для Эдварда Джея Эпштейна, автора «Обмана»— исследования невидимой войны между КГБ и ЦРУ. По словам Эпштейна, информация, полученная от Голицына, не оставляла камня на камне от «Записок Пеньковского». «Он (Голицын) доказал, нарисовав схему размещения скрытых советских микрофонов в посольстве США в Москве, что ранее проводившиеся собеседования с Пеньковским прослушивались КГБ. Даже если он был не подставным лицом, а настоящим предателем, утверждал Голицын, его вынудили бы — обставив все таким образом, что он не смог бы отказаться, — передавать такие документы, которые советским было желательно передать ЦРУ. Иными словами, во время ракетного кризиса он служил советским почтальоном»^{252}. На самом же деле с Пеньковским никогда не проводили собеседований в американском посольстве в Москве. И нет никаких доказательств того, что он попал под контроль советских до того, как был арестован. Тем не менее Энглтон согласился с выводами Голицына; единственный вопрос, интересовавший теперь Энглтона, заключался в том, когда именно Пеньковский попал под контроль советских

^{253}.

Голицын утверждал, что Пеньковский был провокатором и что сообщения служили для того, чтобы контролировать реакцию администрации Кеннеди на действия Советов. Ракеты были размещены на Кубе, настаивал Голицын, чтобы поторговаться по поводу их вывода. Они оказались там, чтобы заставить Кеннеди признать режим Кастро на Кубе и таким образом, по сути дела, отказаться от «доктрины Монро».

Голицын и Эпштейн не учитывали факты, касающиеся результатов работы Пеньковского и его ареста. Пеньковский, например, никогда прямо не сообщал англо-американской группе, что Хрущев размещает ракеты средней и промежуточной дальности на Кубе, хотя он задолго до этих событий совершенно правильно понимал, что Куба станет местом советско-американского конфликта. Вклад Пеньковского в урегулирование кризиса был иного характера. Он раздобыл справочники и характеристики ракет, дав правительственным военным аналитикам возможность интерпретировать все, что они видели на Кубе, а президенту выступать в переговорах с Хрущевым, опираясь на эти сведения и американскую мощь^{254}.

Великая голицынская теория о начале массовой кампании советской дезинформации против ЦРУ основывалась на сомнительной предпосылке,— выдвинутой в тот момент, когда его собственная полезность для ЦРУ иссякала, — что КГБ проникло в Управление и что у него в распоряжении имеется высокопоставленный американец в роли «крота». После расстрела Пеньковского Энглтон вызвал к себе в кабинет Бью-лика и сказал ему, что все его агенты, завербованные после 1960 года, засвечены и являются частью советского плана дезинформации. «Я так разозлился, что просто повернулся и ушел, и мы с ним больше не разговаривали», — вспоминал Бьюлик^{255}.

Однако, судя по сообщениям, Энглтон поначалу верил в надежность Пеньковского и настаивал на том, чтобы его информация поступала прямо к президенту Кеннеди. Пока Пеньковский был жив и передавал информацию, Энглтон никогда не ставил под сомнение достоверность его материалов. Правда, как показывают протоколы, Энглтон во время одного совещания утверждал, что Пеньковский — анархист, который хотел бы, чтобы началась война между Соединенными Штатами и Советским Союзом^{256}.