Шпион на миллиард долларов

Московская резидентура убедительно призывала выдать L-таблетку, но Фрэнк смягчил формулировки перед тем, как передать бумаги Тернеру. Фрэнк предлагал “сделать еще одну попытку” убедить Толкачева “в нежелательности наличия у него L-таблетки”. Это Гилшер и так уже сделал. Фрэнк изложил четыре “тезиса”, которые Гилшер мог бы использовать в разговоре с упрямым агентом. Аналогичные тезисы Гилшер уже получал из штаб-квартиры восемью месяцами ранее. Однако в списке добавился новый пункт: “У директора нашей организации есть очень серьезные личные опасения по поводу выдачи такого средства, касающиеся как моральной стороны, так и оперативной”.

В московской резидентуре хотели четкого и прямого ответа — разрешения дать Толкачеву то, чего он требовал. Вместо этого штаб-квартира напускала туман и осторожничала. Фрэнк предложил дать агенту неопределенное обещание, что ЦРУ предоставит таблетку позже. Это был еще один способ потянуть время. Даже если Тернер одобрит выдачу L-таблетки в феврале, рассуждал Фрэнк, “нам будет легко отложить передачу пилюли до зимы следующего года, ссылаясь на летнее затишье и на задержки с производством и маскировкой”. Меморандум, составленный Фрэнком, запрашивал одобрения Тернера на то, что являлось компромиссным решением — неопределенное обещание когда-нибудь предоставить таблетку, к тому же при условии, что Толкачев “и дальше будет считать ее необходимой”.

Тернеру все это не нравилось. Как и говорил Фрэнк, Тернер был против L-таблетки и по моральным, и по оперативным соображениям, и о последних он сделал приписку в меморандуме. “Нас беспокоит (отчасти исходя из опыта), что доступность L-таблетки может поощрить агента к неоправданным рискам”. Он также писал: “КГБ хорошо знает о том, что мы предоставляем агентам L-таблетки, и, несомненно, будет тщательно их искать”.

На последней странице меморандума внизу было напечатано слово “Одобрено” и оставлено место для подписи Тернера. 24 января Тернер вписал “Не” перед “Одобрено” и сказал, что Гилшер должен и дальше тянуть время и пытаться отговорить Толкачева.

“Не берите на себя обязательств по такой передаче.

Стэн”{152}.

Гилшер и Хэтэуэй были удручены. Гилшер считал, что может прогнозировать ход мыслей Толкачева, и боялся его гневной реакции. Он въедливо напоминал штаб-квартире, что перечисленные “тезисы” уже обсуждались с Толкачевым и повторное обсуждение этой темы может “лишь оттолкнуть его”. Более того, говорил он, если Толкачеву сказать, что решение по-прежнему откладывается, это может “привести к потере ценного агента”.

“Неужели мы хотим идти на такой риск?” — вопрошал он.

Гилшер также напомнил штаб-квартире, что Толкачев еще в октябре просил не играть с ним в игры и угрожал прекратить работу. Тогда Толкачев написал: “Я прекрасно понимаю, что прекратить сотрудничество я смогу, только совершив самоубийство”. Гилшер заметил, что для этого ему не потребуется таблетка от ЦРУ. Это было очень жесткое послание, предполагавшее, что операция может рухнуть и они могут навсегда потерять Толкачева — и то и другое из-за отказа Тернера одобрить передачу таблетки. Гилшер выступил с последней отчаянной идеей. На следующей встрече он предложит Толкачеву написать “личное письмо” главе ЦРУ с настоятельной просьбой выдать ему L-таблетку.

Тогда этот “особый запрос” по крайней мере не получит отказа{153}

.

Помимо проблемы с таблеткой для суицида, Гилшер и Хэтэуэй должны были в январе 1980 года разрешить еще одну дилемму. Толкачев предоставлял чрезвычайно ценные данные, но шел на слишком большой риск. Чтобы повысить его безопасность, возможно, пришлось бы притормозить его разведывательную работу. Этот компромисс был сам по себе сложен, но в деле был еще один фактор: любая попытка замедлить работу Толкачева натолкнулась бы на его личное желание причинить Советскому Союзу как можно больше вреда. Возможно, им просто не удалось бы его “притормозить”.

День за днем московская резидентура и штаб-квартира ломали голову над этой проблемой. Главную опасность представляли бланки запросов на документы. Если кому-то вдруг придет на ум их изучить, сразу бросятся в глаза избыточное количество и странный выбор документов, которые запрашивал Толкачев. 12 января из штаб-квартиры сообщили Гилшеру и Хэтэуэю: “Мы определенно разделяем ваше глубокое беспокойство” по этому поводу. “К сожалению, опасные действия уже совершены, бланки запросов хранятся в первом отделе, где их можно проверить”. Штаб-квартира советовала Толкачеву изобрести легенду, “пусть даже самую неубедительную”, о том, зачем ему понадобились все эти дополнительные документы{154}.