По крыше лодки барабанил дождь. В пять часов в Париже всегда царит очень эротическое настроение. В это время встречаются влюбленные, между пятью и семью, как во всех французских романах. Никогда ночью, потому что все француженки замужем и могут сняться с якоря только в «чайное время», которое есть величайшее алиби. В пять часов я всегда испытывала дрожь чувственности, которую разделяла с чувственным Парижем. С приближением сумерек мне начинало казаться, что все женщины устремляются на встречу с любовниками, а все мужчины бегут на встречу с любовницами.
Уходя, он целует меня в щеку, и его борода трогает меня, словно ласкает. Этот поцелуй в щеку, который следует рассматривать как братский, включает в себя всевозможные обещания.
Мы ходили вместе ужинать, и я предложила отправиться куда-нибудь потанцевать. Мы пошли в Bal Negre. Марсель был, как паралитик. Боялся танцевать, боялся прикоснуться ко мне. Я пыталась соблазнить его на танец, но он не поддавался. Он был неловок и испуган. Когда же он наконец обнял меня, я почувствовала его дрожь и пришла в восторг от того возбуждения, в которое его привела. Быть рядом с ним было упоительно. Я наслаждалась его стройным телом.
Я спросила:
— Тебе скучно? Может, ты хочешь, чтобы мы ушли?
— Мне не скучно, просто меня что-то блокирует. Как будто все мое прошлое останавливает меня. Я не могу отдаться полностью. Эта музыка какая-то дикая. У меня такое ощущение, как будто я могу сделать вдох, но уже не выдохну. Я заторможен и сам не свой.
Я больше не приставала к нему с просьбами потанцевать, а танцевала с негром.
Когда мы уходили из Bal Negre в прохладную ночь, он говорил о препятствиях, страхе и параличе, которые жили в нем. Я чувствовала, что никакого чуда не предвидится. Я хотела освободить его при помощи чуда, не словом, не прямо, не теми словами, к которым прибегаю, когда разговариваю с больными. Я знаю, что его мучает, потому что сама однажды страдала тем же самым. Но я знаю Марселя свободного и хочу вызвать к жизни именно его.
Однако, когда он пришел в дом-лодку и увидел там Ханса, когда встретил Густаво, пришедшего в двенадцать часов ночи и остававшегося еще после того, как он собрался уходить, Марсель заревновал. Я видела, как темнеют его синие глаза. Целуя меня и желая доброй ночи, он зло косился на Густаво.
Мне он сказал:
— Выйди-ка на минутку.
Я вышла из лодки и прошлась с ним по сумеречным пирсам. Как только мы оказались одни, он нагнулся и поцеловал меня страстно и яростно, словно пил из моего рта своими припухшими губами. Я снова подставила ему рот.
— Когда ты придешь ко мне в гости? — спросил он.
— Завтра. Я приду к тебе в гости завтра, Марсель.
Когда я пришла к нему, он, желая меня поразить, надел свой лоскутный костюм. Костюм напоминал русскую одежду, на голову он надел меховую шапку, на ноги— высокие, черные валенки, доходившие ему почти до бедер.
Его комната напоминала хижину путешественника, набитую хламом со всего света. Стены были завешаны красными коврами, а постель накрыта шкурой. Комната была замкнута сама в себе, интимна и роскошна, как комнаты в опиумном сне. Шкуры, темно-красные стены, вещи, похожие на фетиши африканского священника — все вместе это выглядело фантастически эротично. Мне захотелось нагишом растянуться на шкурах и быть взятой среди этого животного запаха и ласкового меха.
Итак, я стояла посреди красной комнаты, а Марсель меня раздевал. Он обнял меня руками за голую талию. Он усердно исследовал мое обнаженное тело пальцами и ощупывал мои покатые сильные бедра.
— Впервые настоящая женщина, — сказал он. — Здесь побывало много женщин, но ты первая настоящая, женщина, перед которой я могу преклоняться.
Когда я уже лежала на кровати, у меня было такое чувство, как будто аромат и ощущение от шкур и животность Марселя сливаются вместе. Ревность взяла верх над его стеснительностью. Он был, как зверь, с жадностью познающий меня всеми возможными способами и ощупывающий всюду. Он усердно меня целовал и кусал в губы. Он лежал на шкурах и целовал мои груди, трогал мои ноги, лоно и ягодицы. Потом он двинулся в темноте выше и воткнул свой член мне в рот. Пока он скользил взад-вперед, я пустила в ход зубы, но ему это, кажется, даже понравилось. Он смотрел на меня и ласкал все тело руками, чтобы досконально познать его через пальцы.
Я положила ноги ему на плечи, чтобы он мог одновременно проникать в меня и видеть. Видеть он хотел все. Хотел видеть, как член ускользает в меня, а потом выходит, сверкающий, большой и твердый. Я упиралась на кулаки, чтобы ему было удобнее пронзать меня. Потом он перевернул меня на живот, лег сверху, как собака, и ввел член сзади, держа мои груди в руках, имея возможность одновременно меня зондировать и ласкать. Он был неутомим и не мог кончить. Я ждала его, чтобы кончить вместе, но он продолжал оттягивать этот момент. Он мешкал и хотел все время ощущать мое тело, все время чувствовать свое собственное возбуждение. Я уже была готова устать и воскликнула:
— Кончай, Марсель, кончай!