Шпион в Юрском периоде

“Крупными шагами Лебедев прошелся по кабинету, распахнул дверь и вышел на балкон. С высоты десятого этажа ему открылась панорама громадного города, окутанного теплым величием весенней ночи. Рубиновые звезды на башнях Кремля красиво выделялись, как путеводные маяки. Лебедев долго смотрел на них, чувствуя, как постепенно приходит к нему удивительная внутренняя успокоенность…”

Проблема хладотехники в повести была хорошо поставлена.

VI

Помните “Фанданго” Александра Грина?

“Посмотрев влево, я увидел, что картина Горшкова на месте. Это был болотный пейзаж с дымом, снегом, обязательным безотрадным огоньком между елей и парой ворон, летящих от зрителя… С легкой руки Левитана в картинах такого рода предполагается умышленная “идея”. Издавна боялся я этих изображений, цель которых, естественно, не могла быть другой, как вызвать мертвящее ощущение пустоты, покорности, бездействия, — в чем предполагался, однако, порыв…”

Тенденция, искусственно взращенная критиками, поощряемыми главными идеологами страны, — говорить только о возможном, только о том, что мы можем создать уже сегодня и своими руками, эта тенденция привела в итоге к фантастике ближнего прицела. В самом деле, зачем нам какие‑то грядущие миры? Дел хватает и в мире сегодняшнем. Зачем нам безумно дорогие и опасные космические корабли? Зачем нам мертвые, пустые, пронизанные неизвестными излучениями пространства космоса? Не проще ли, не полезнее ли описать новейший сверхсильный, управляемый по радио трактор или нового типа комбайн? Так сказать, машины полей коммунизма. Зачем улетать мечтой в неопределенное будущее?

В 1958 году, когда над Землей уже описывал круги первый искусственный спутник, на одном из писательских совещаний Георгий Гуревич так отозвался о пресловутой теории фантастики ближнего прицела:

“Сторонники ее призывали держаться ближе к жизни.

Ближе понималось не идейно, а формально: ближе во времени, ближе территориально. Призывали фантазировать в пределах пятилетнего плана, держаться на грани возможного, твердо стоять на Земле и не улетать в Космос. С гордостью говорилось о том, что количество космических фантазий у нас сокращается”.

И далее: “По существу, это было литературное самоубийство. У фантастики отбиралось самое сильное ее оружие — удивительность. Понятно, что жизнь опередила таких писателей. Пока мы ползали на грани возможного, создавая рассказы о многолемешных плугах и немнущихся брюках, ученые проектировали атомные электростанции и искусственные спутники…”

Понятно, что и Чернобыль.

“Истребитель 2Z” Сергея Беляева — лучший тому пример.