Шпион в Юрском периоде

А. Р. Палей (10.VIII.88): “… За антилысенковскийроман “Остров Таусена” меня лаяли во всех органах прессы, включая “Литературу в школе” и “Естествознание в школе”. Результатом было надолго отлучение меня от печати и от всех способов заработка. Берия меня тоже не обошел вниманием, но, к счастью, поздно вспомнил обо мне: взяли 13 февраля 1953 года, а выпустили 31 декабря того же года… Какие обвинения мне предъявили при вожде? Сначала, что я хотел убить его и Маленкова. Это, конечно, не удалось хоть как‑нибудь доказать. Потом — в клевете. И что я не соглашался с докладом Жданова о литературе. Воображаю, как смеялись над этим пунктом в Верховном суде… Все же дали мне 10 лет с последующей высылкой, и я мог бы их реализовать, если бы в начале марта не произошло важнейшее событие (смерть Сталина. — Г. П.), после чего меня реабилитировали, правда, только к Новому году…”

14 февраля 1993 года, за несколько дней до столетия Абрама Рувимовича Палея, я посетил его на Полтавской улице (недалеко от столичного стадиона “Динамо”). Слышал он плоховато и напомнил мне Циолковского — маленький костяной старичок в большом кресле, но он здорово старался все услышать и это ему удавалось. Он был полон любопытства. Он, написавший “В простор планетный”, и “Гольфштрем”, и “Остров Таусена”, вдруг заинтересовался, а все‑таки каким это образом радиоволны проходят сквозь стены?..

Время переполняло его.

Он вспомнил некую сотрудницу журнала “Революция и культура”.

Эта милая женщина принимала у него стихи, никогда их не печатала и чертовски при этом любила жаловаться на жизнь. Это сблизило ее и Палея. Будучи человеком добрым, он понимал, он сочувствовал — нуда, сырая комнатенка… одиночество… безденежье… а профсоюз к тому же не позволяет продать пишущую машинку — орудие производства… Когда однажды знакомое лицо в траурной рамке появилось во всех газетах, Палей ахнул — Н. Аллилуева…

Вот с чего начинается фантастика!

Он был полон любопытства.

Он показал книгу стихов “Бубен дня”, изданную в Екатеринославе в 1922 году, и показал корректуру книги стихов, только еще выходящей в Хабаровске. “Первое стихотворение я написал в семь лет, последнее буквально на днях”. Единственный, быть может, фантаст, переживший крушение двух империй.

Все же важнейшее событие случилось — диктатор умер.

Говорят, он не любил фантастику. Коньком его была география, история. Тут он во многом разбирался. Разбирался он и в литературе, но выборочно. Напрасно попытался направить его на путь истинный фантаст Ян Ларри.

“Дорогой Иосиф Виссарионович, —

написал он ему в 1940 году. — Каждый великий человек велик по–своему. После одного остаются великие дела, после другого — веселые исторические анекдоты. Один известен тем, что имел тысячи любовниц, другой — необыкновенных Буцефалов, третий — замечательных шутов. Словом, нет такого великого, который не вставал бы в памяти, не окруженный какими‑нибудь историческими спутниками: людьми, животными, вещами.

Ни у одной исторической личности не было еще своего писателя. Такого писателя, который писал бы только для одного великого человека. Впрочем, и в истории литературы не найти таких писателей, у которых был бы один–единственный читатель.

Я беру перо в руки, чтобы восполнить этот пробел.