Шрам

В руке он держит фигурку: ее складчатые точеные формы похожи на слои теста, губы оттопырились по краям округлого, беззубого ротового отверстия, а язык человека еще леденеет от поцелуя. Теперь он становится куда резвее, теперь ему легче принимать холодные прикосновения каменного язычка, и он может направлять энергии, развязанные их бесстрастным совокуплением, куда как более искусно.

Он стоит под углом к ночи в месте, указанном статуэткой, в месте, где позволяет стоять ее поцелуй, в месте или в такой разновидности места, где лучи света пересекаются, делая его невидимым, как не видят его двери и стены, пока он остается любовником этой пахнущей морем статуэтки.

Поцелуй никогда не доставляет ему удовольствия. Но после соединения с каменной статуэткой он получает силу, позволяющую творить чудеса.

Он делает шаг в ночь, невидимый и осмелевший, впитавший в себя тайные энергии; он отправляется искать свое кольцо.

Глава 30

Армада покачивалась под лучами солнца. Становилось все жарче.

Безумная работа продолжалась, и под водой аванковая упряжь постепенно приобретала окончательную форму. Ее очертания среди балок и деревянных опор напоминали контуры какого-то немыслимого здания. Шли дни, и очертания становились все определеннее, замысловатые шипы и зубцы приобретали вид чего-то реального. Работы продвигались благодаря неимоверным усилиям строителей. Город словно находился на военном положении – все промышленные мощности были задействованы для проекта. Люди понимали, что они с головокружительной скоростью несутся в новую эпоху.

Размеры упряжи поражали Флорина Сака. Ее громада уходила вниз (глубже облака рыб-мусорщиков, постоянно клубившегося под Армадой), а сама она была крупнее любого корабля. Даже «Гранд-Ост» казался рядом с ней карликом – он покачивался над ней, как детская игрушка в ванной. Сбрую предполагалось закончить через несколько недель.

Работа не останавливалась ни на минуту. В темное время суток мерцающий свет химических огней и сварочных аппаратов привлекал ночных рыб. Они стайками окружали цепи и бригады ныряльщиков, с любопытством, во все глаза взирая на огни.

Упряжь включала подвижные части, соединения, вулканизированные баллоны от старых дирижаблей. На ней были установлены двигатели в герметичных кожухах. Но прежде всего это был громадный ошейник, сегменты которого были больше четверти мили в длину.

Корабли один за другим разбирались, лишались своей начинки и отправлялись в плавильную печь. Флот боевых и торговых судов, окружавших город и его гавани, сильно поредел ради осуществления проекта. Горелки разрезали приносимые в жертву суда, над которыми поднимались облака дыма.

Шагая как-то вечером по кормовой части Саргановых вод к жилищу Беллис, Шекель бросил взгляд вдаль и увидел на границе города наполовину разобранный корабль. Это была «Терпсихория» – ее контуры стали рваными и ломаными, мостик, большая часть надстройки и палуба исчезли, металлическая начинка была вывезена на фабрики. Это зрелище заставило Шекеля застыть на месте. Он не испытывал особой любви к этому кораблю, он не был расстроен – он был удивлен по причинам, которые и сам толком не мог объяснить.

Он уставился на воду, бурлящую внизу. Трудно было представить, что все это происходит на самом деле, что предпринимаются такие неимоверные усилия, что под городом звено за звеном складываются в немыслимый ряд.

В арсенале Беллис было несколько активных языков. Она с улыбкой вспомнила свои приемы – разработанный ею безымянный метод сегментирования собственной памяти, закрепления внутреннего словаря, языковой транс, в который в последний раз она погружалась в Устье Вара.

Аум быстро осваивал соль. Он оказался способным учеником.

Во время дневных дискуссий с участием Тинтиннабулума и других ученых Аум нередко (к удовольствию Беллис) начинал отвечать на вопрос, прежде чем она успевала его перевести и записать. Он даже стал записывать свои ответы на соли.