Шрам

На следующее утро, между пятью и шестью, когда небеса еще оставались темны, над «Гранд-Остом» собралась флотилия дирижаблей с мужчинами и женщинами. Они таскали какие-то тюки с наспех отпечатанными листовками, запихивали их в кабины аэростатов, горячо обсуждали маршруты, сверялись с картами. Они разделили Армаду на сектора.

Когда свет начал заполнять город, они неторопливо поднялись в воздух.

Уличные торговцы, фабричные рабочие, стражники и тысячи других людей смотрели из своих кирпичных или деревянных обиталищ вокруг «Гранд-Оста», с немыслимой паутины лодок Сенного рынка, из возвышающихся над мачтами окрестных судов башен Книжного города, Джхура, Ты-и-твой. Видно было, как поднялась первая волна дирижаблей и рассеялась над кварталами города. Потом, стараясь удержаться в заранее определенных точках, аэростаты пролили на город бумажный дождь.

Словно конфетти, словно бутоны, которые уже начали распускаться на морозостойких деревьях Армады, листовки, описывая круги в воздухе, стали во множестве опускаться. Воздух наполнился шелестом листков, соприкасающихся друг с другом, и криками чаек и воробьев, в испуге устремившихся прочь. Армадцы поднимали головы, закрывая глаза от солнца козырьками ладоней, видели бегущие по синему теплому небу облака и под ними — летящие вниз кипы бумаг, рассыпавшихся в воздухе. Часть листков упала в трубы. Намного больше оказалось в воде, и они, попав в промежутки между судами, покачивались теперь на волнах, насыщались влагой. Краска на них расплывалась, текст становился нечитаемым, их пробовали на вкус рыбы, наконец бумажные волокна размокали, и они уходили вниз. Под водной поверхностью виднелся снежный настил из разлагающейся бумаги. Но много листков оказалось на палубах армадских кораблей.

Снова и снова облетали дирижабли пространство над городом, проходили над каждым кварталом, выискивали пути между высокими мачтами и башнями, разбрасывали листовки. Люди, любопытные и восхищенные, хватали листки прямо в воздухе. В городе, где бумага ценилась на вес золота, такое расточительство было совершенно необычным.

Известие о содержании листков распространялось быстро. Когда Беллис спустилась на «Хромолит» и пошла по ковру листовок, устилавшему палубу и шуршавшему, как шелушащаяся кожа, вокруг уже шли горячие споры. Люди стояли в дверях своих лавок и домов, перекрикивались, бормотали, смеялись, размахивая листовками; пальцы их были в типографской краске.

Беллис подняла голову и увидела один из последних аэростатов, движущийся к правому борту, — тот удалялся от нее в сторону Джхура, а за ним клубилось летящее вниз облако листовок. Она подобрала одну из бумажек, приземлившуюся у ее ног.

«Граждане Армады, — прочла она, — после длительного и кропотливого исследования мы близки к достижению, которое удивило бы наших предков. Недалек новый день. Наш город отныне и впредь будет двигаться не так, как раньше

».

Беллис быстро пробежала страницу, пропуская пропагандистские измышления. Ее глаза остановились на ключевом слове, выделенном жирным шрифтом.

Аванк…

Беллис испытала прилив противоречивых чувств. «Я сделала это, — подумала она, одержимая странной гордостью. — Я заставила их дествовать».

— Великолепная работа, — задумчиво сказал Тинтиннабулум.

Он сидел на корточках перед Анжевиной, изучая ее нижнюю металлическую половину, разглядывая и трогая детали двигателя. Женщина чуть откинула назад свою верхнюю, телесную часть, — терпеливая и бесстрастная.

Уже несколько дней Тинтиннабулум отмечал перемены, произошедшие в его помощнице, слышал, что ее двигатель гудит по-новому. Двигаться она стала быстрее и точнее, могла закладывать крутые виражи и останавливалась быстро и бесшумно. Ей стало легче проезжать по качающимся мостикам Армады. Исчезло ее всегдашнее внутреннее беспокойство, прекратились постоянные поиски угля или дерева.

— Что случилось с твоим двигателем, Анжевина? — спросил Тинтиннабулум.

И она, улыбаясь от распиравшей ее робкой радости, показала ему.

Он стоически покопался в ее трубках, обжигая руки о котел, обследовал ее обновленные металлические внутренности.

Тинтиннабулум знал, что наука в Армаде пребывает в убогом состоянии. Она была такой же пиратской, как и экономика и политика города, — продукт воровства и случая, разномастная и непоследовательная. Инженеры и маги набирались опыта на полуразрушенном, устаревшем оборудовании и похищенных изделиях такой немыслимой конструкции, что разобраться в них было невозможно. Наука в Армаде представляла собой лоскутное одеяло.

— Этот человек, — пробормотал он, запустив по локоть руки в двигатель Анжевины и трогая пальцами трехступенчатый выключатель на спинке ее шасси, — этот человек, может, и обычный механик, но… работа великолепная. Немногие в Армаде смогли бы так. Почему он это сделал? — спросил он.