Шри Ауробиндо. Тайна Веды

Мы видели, что в беседе с Индрой Агастья неоднократно упоминал Марутов. Они – братья Индры, а потому бог не должен карать Агастью, который борется за обретение совершенства. Маруты – орудия бога в достижении этого совершенства, и Индра должен использовать их в этом качестве. В заключительном стихе, выражающем смирение и примирение, Агастья просит бога вновь вступить в беседу с Марутами и договориться с ними, дабы жертвоприношение могло быть продолжено в порядке и согласии с божественной Истиной, к которой оно и направлено. Это значит, что тот критический момент, столь сильно потрясший ум провидца, носил характер яростной борьбы, в которой высшая божественная Сила воспротивилась слишком поспешному продвижению Агастьи и Марутов. Гнев и ярость бушевали в столкновении божественного Разума, управляющего миром, с неистовыми силами, побуждающими устремления ума Агастьи. И те, и другие желают, чтобы человек достиг цели, но продвижение к ней должно идти не так, как хочется более низким божественным силам, а по твердой воле и высшим предначертаниям сокровенного Разума, который всегда владел тем, чего еще только ищет проявленный разум. Таким образом, ум человека превратился в поле битвы великих Сил и все еще трепещет в благоговейном страхе и тревоге от пережитого.

Агастья поручил себя воле Индры; теперь он обращается к Марутам, прося их согласия с условиями примирения, чтобы могла восстановиться полная гармония его внутреннего мира. Он обращается к ним с тем же смирением, которое уже выказал более великому божеству, а теперь готов выражать и сияющим легионам Марутов. Совершенство ментального состояния с его возможностями, которых Агастья желает, – ясностью, правильностью, энергией, направляемой истиной, – недосягаемо без стремительного движения этих Сил Мысли, устремленного к высшему знанию. Но это движение, ошибочно направленное, недостаточно озаренное, было остановлено мощным противодействием Индры, и на некоторое время оно покинуло ум Агастьи. Отвергнутые им Маруты оставили его ради других жертвователей, где-то в других местах блистают их великолепные колесницы, по другим полям разносится стук копыт их ветроногих коней. Провидец умоляет их умерить свою ярость, опять возрадоваться поиску знания и его действий; пусть они больше не обходят его стороной, пусть распрягут своих коней, низойдут и займут свое место на алтаре жертвоприношения, примут свою долю в приношениях.

Ибо он вновь готов утвердить в себе эти блистательные энергии, и он преподносит им этот гимн провозглашения или утверждения, называемый ведийскими мудрецами stoma. Согласно системе древних мистиков, отчасти сохранившейся в школах индийской йоги, Слово есть всесозидающая сила. Ибо само творение есть, по сути, выражение: ведь и так все уже существует в тайной обители Беспредельного, guhā hitam, оно должно лишь быть проявлено здесь в зримой форме через активное сознание. Некоторые школы ведийской мысли даже утверждают, будто миры были сотворены богиней Речи, считают, что звук, как первое колебание эфира, предшествовал образованию форм. В самой Веде есть места, где поэтические метры священных мантр – ануштубх, триштубх, джагати, гаятри – рассматриваются в качестве символов тех ритмов, в которых осуществляется вселенское движение.

Следовательно, через словесное выражение мы творим, и даже говорится, что мантрами люди созидают в себе богов. Тогда то, что создано в нашем сознании Словом, мы можем укрепить там через Слово, чтобы оно стало частью нас самих и воздействовало не только на нашу внутреннюю жизнь, но и на окружающий физический мир. Через выражение мы формируем, через утверждение мы устанавливаем и укрепляем. Слово как энергия выражения именуется gīḥ

или vacas, как энергия утверждения – stoma. В любом из этих аспектов слово называется

manma или mantra – выражение мысли в уме и brahman

– выражение из сердца или души: именно таким, видимо, было первоначальное значение слова брахман (brahman)[79] , впоследствии применяемое по отношению к Высочайшему Духу или Вселенскому Существу.