Штирлиц, он же Исаев

Как только состав остановился, из второго вагона выскочила группа японских военных с черными траурными повязками на рукавах и несколько человек с фотоаппаратами. Они стали щелкать магнием в ночи, снимая одинокий классный вагон красного командира.

– А где же тела? – спросили японцы русского переводчика. – Где тело доблестного русского военачальника, жестоко погубленного хунхузами?

– Здесь тело, – ответил Блюхер.

Они вылезли из-под вагона, не выпуская оружия из рук, и стали против изумленных и растерянных японцев – плечо в плечо, тесно, «морской стенкой».

– Рано похоронили, – продолжал Василий Константинович, – живучие мы.

– Господин министр, – забормотал японский офицер, медленно шагая навстречу Блюхеру с вытянутой лодочкой рукой, – мы счастливы вашему радостному избавлению. Виновники подобного коварства будут непременно разысканы нами и сурово наказаны.

Из вагонов выскакивали пассажиры: японцы, русские дипломаты, американцы, члены английской миссии из Читы, три корреспондента Ассошиэйтед Пресс, возвращавшиеся из Москвы в Штаты. Сорвалась у Гиацинтова операция! Ничего теперь не выйдет.

– Назад, мать твою за ногу и об угол! – прорычал сотник, разглядывая в бинокль все происходившее у полотна. – У-у-у-у, собаки! Выскочили. Назад! – повторил он и стеганул коня по плоскому взмокшему крупу.

ФРОНТ ПОД ХАБАРОВСКОМ

Залегли красные цепи. Постышев, спрятавшись за бугорком, лежал вместе с молодым парнем, который только три часа назад целил ему в лоб из маузера.

Слышно было, как где-то далеко, за сопками, не видный еще никому, посапывает паровоз.

– Бронепоезд это у них, – пояснил парень, – шарахают такими дурами, что ямина остается боле могилы.

– Ничего, наш «Жорес» вступит, он им даст.

– А где он? Хрен его сыщешь. Там моряки, они в тылу сидят и водку жрут с бабами.

– Это ты с чего взял?

– Люди говорят…

Из-за поворота выполз бронепоезд белых. Никого не опасаясь, остановился и, развернув короткие стволы орудий, рявкнул сразу со всех платформ.

Рвануло сплошной линией, рядом закричал раненый, люди еще глубже вжались в землю. Бронепоезд рявкнул второй раз.

– Вот сволочи, – сказал Павел Петрович, – снарядов никак не жалеют.

Из вагонов стали выскакивать белые. Развернувшись длинной цепью, матерясь и крича что-то, они ринулись на красных. Постышев понял, что сейчас, если не поднять своих, если не встряхнуть людей слепой яростью рукопашного боя, сомнут белые, перебьют и разгонят бойцов, с таким трудом собранных.

Постышев поднялся, достал из-за пазухи свой маузер и тонко крикнул:

– Вперед, товарищи! За власть труда!

Не оглядываясь, побежал навстречу белым. Он бежал и был сейчас еще более нескладен. Длинные его ноги подвертывались, попадая в ямки и незаметные глазу трещины в мерзлой земле. Дыхание было сбивчивым, и лицо побелело. Он бежал молча, судорожно сцепив зубы. Он не оглядывался назад, он смотрел только вперед, на стремительно приближавшуюся к нему белую цепь.

Когда он почувствовал, как кто-то толкнул его в спину, когда он ощутил молчание бегущих следом – только тогда он заорал что-то страшное и злое и, опустив маузер на уровень глаз, начал, палить по бегущим и стрелявшим цепям белых.

Как только после короткого рукопашного боя белые, повернув, кинулись к бронепоезду, Постышев остановился, вытер ладонью пот, высморкался и крикнул:

– А теперь в лес! Отходи! В лес! Там он нас не достанет!

Он бежал к ближайшему леску и, смеясь, кричал что-то, и все бойцы тоже бежали, орали, размахивали руками, потому что они сейчас смогли победить, они сейчас сломили в себе самое унизительное, что есть в человеке, – страх.

ПОЛТАВСКАЯ, 3. КОНТРРАЗВЕДКА

Гиацинтов ходил по кабинету, как по камере: три шага вперед, три шага назад, руки за спиной, голова опущена на грудь, глаза закрыты. Пимезов не решался заглядывать к полковнику: тот в гневе – с утра пришла шифровка о провале операции с Блюхером.

После пяти часов непрерывного метания по кабинету Гиацинтов уехал в штаб японских оккупационных войск. Генерал Тачибана принял его незамедлительно. На лице генерала не было обычной улыбки, а это с ним крайне редко случается.

– Я скорблю, – сказал он Гиацинтову, медленно шедшему от двери к столу, – что ваши люди столь бездарны. В разговорах они у вас прозорливцы и мудрецы, а как до дела, так сразу начинаются «временные неувязки». Обычная русская манера, сколько вас ни учи, право слово.

– Генерал, я пришел к вам не выслушивать нотации, но получить разрешение на действие.

– Вам столько раз давались разрешения на действия, что вы уже сейчас должны были бы сидеть хозяином на Лубянке, а не в Полтавском закоулке!

– И тем не менее я прошу вас меня выслушать.

– Э! – генерал устало махнул желтой сухой рукой. – Надоело, полковник, надоело.

– И тем не менее, – настойчиво повторил Гиацинтов, – я прошу меня выслушать, потому что ни с кем из наших я говорить об этом не стану.

– Ну, давайте же, наконец…

Генерал опустился в кресло, Гиацинтову сесть не предложил и стал задумчиво смотреть в широкое окно на город.