Штирлиц, он же Исаев

– С пакгаузов. Посмотрим, что привезли пароходы, видите, сколько их у причалов? Помните, в «Онегине»:

Глядишь – и площадь запестрела.Все оживилось; здесь и тамБегут за делом и без дела,Однако больше по делам.Дитя расчета и отваги,Идет купец взглянуть на флаги,Проведать, шлют ли небесаЕму знакомы паруса.Какие новые товарыВступили нынче в карантин?Пришли ли бочки жданных вин?

И что чума? и где пожары?И нет ли голода, войныИли подобной новизны?

– Как страшно, Максим Максимыч.

– Отчего?

– Будто он про наше сегодня писал.

– Ничего страшного. Просто он гений. А дальше помните?

Но мы, ребята без печали,Среди заботливых купцов,Мы только устриц ожидалиОт цареградских берегов.Что устрицы? пришли! О радость!

Летит обжорливая младостьГлотать из раковин морскихЗатворниц жирных и живых,Слегка обрызнутых лимоном.Шум, споры – легкое виноИз погребов принесеноНа стол услужливым Отоном;Часы летят, а грозный счетМеж тем невидимо растет

– Но ведь это же про нас! «Часы летят, а грозный счет меж тем невидимо растет». Мы пьем, смеемся, а мужики вилы натачивают. Вот наша горничная на меня волком смотрит. Действительно, только в России могли так легко и бездумно отдать большевикам в октябре свободу, завоеванную в феврале.

– Отдали такую же свободу, как у нас? Здесь?

– Конечно.

– Вы считаете, что наша здешняя ситуация может считаться эталоном свободы?

– В некотором роде.

– Да?

– Да! Да! Да!

– Только, пожалуйста, не начинайте еще интеллигенцию нашу бранить, обидно за интеллигенцию, когда ее топчут. Как с кем надо счеты свести или повод для ужина необходим – так айда бранить интеллигентов.

Они прошли контрольный пункт. По журналистскому удостоверению охрана пропустила Исаева, подобострастно козырнув ему, – провинция испытывает благостный страх перед прессой. Вдали за третьим пакгаузом, построенным совсем недавно из американского ребристого металла, стояла цепь японских солдат с винтовками наперевес. Было слышно, как на причале протяжно скрежетал плохо смазанный кран. Разгрузку вели русские – это было ясно, потому что старший кричал басисто:

– Майнай легко, то ж тебе не баба с цицками, а кабриолет с пушкой!

Начальник последнего караула, маленький японский унтер-офицер в очках, быстро посмотрев удостоверение Исаева, улыбчиво ответил:

– Нельзя идти.

– Почему?

– Нельзя идти, – повторил он, еще более обворожительно улыбаясь. – Там русские люди ругаются бранными словами, которые недопустимо слушать такой очаровательной барышне.

Из-за пакгауза выскочил Чен – как обычно фронтоват, в руке тросточка с золотым набалдашником, пальто – короткое, как сейчас вошло в моду в Америке, островерхая японская шапка оторочена блестящим мехом нерпы, лицо лоснится: видно, с утра получил в парикмахерской массаж с кремом-вытяжкой из железы кабарги – кожа делается пахучей, эластичной, и морщины исчезают. А откуда у Чена морщинам взяться, когда ему двадцать четыре года. Хотя морщинки у него под глазами есть: как-никак четыре года он работает в белом тылу, когда ночью каждый шорох кажется грохотом, а днем в любом, идущем сзади, видишь филера.

Чен подскочил к унтер-офицеру, что-то сказал ему по-японски, быстрым жестом сунул в руку зелененькую банкноту, унтер отвернулся, и Чен провел Исаева с Сашенькой сквозь строй японских солдат. Те смотрели мимо и вроде бы не видели троих людей, которые прошли, касаясь их плечами.

– Что вы ему сказали? – спросила Сашенька.

– О, я прочел ему строки из Бо Цзю-и, – ответил Чен.

– У нас сегодня день начался с поэзии, – улыбнулся Исаев.

– Что это за стихи?

– Это не стихи. Скорее, это труд по практической математике великого китайского мудреца – так совершенны рифмы.

Они вышли на причал. Громадный кран, размахивая стальной шеей, поворачивался, спуская вниз, на бронированную платформу, огромный зеленый танк. Три танка уже были сгружены, и возле них возились японские техники, объясняя русским офицерам, как заводится мотор. Сейчас, когда машины ревели, пуская из выхлопных труб клубы черно-синего дыма, казалось, что стреляют из пулеметов.

– Какие страшилища, – сказала Сашенька, – словно животные из каменных веков.

– Каменный век был один, – улыбнулся Исаев, – эпохи в нем – разные.

– Еще семь штук осталось, – заметил Чен. – Правда, что-то стряслось с краном, боюсь, испортился.

– А отчего разгружают каппелевские солдаты?

– Видимо, не надеются на грузчиков.