Штрафбат Павла Первого: Штрафбат Его Императорского Величества. Спецназ Его Величества. Диверсанты Его Величества. Заградотряд Его Величества

Перед Бенкендорфом и Ловицем потом извинюсь. Или не буду извиняться, потому что они давно более русские, чем те же покойные Воронцовы. Товий Егорович способ очистки водки углем открыл. Иностранец на такое способен? Нет, так как думает не о пользе государства, а торопится поскорее набить мошну. А эти работают из чести.

– Павел, что с тобой? – Сзади на плечи ложатся мягкие и теплые ладони. Их настороженная нежность чувствуется сквозь ткань мундира. – У тебя изменилось лицо.

– Маша?

– Ждал кого-то другого? – Императрица смеется, нисколько не смущаясь присутствия в кабинете посторонних. Она права: людей, чье призвание состоит в готовности умереть за веру, царя и Отечество, нельзя назвать посторонними.

– Душа моя, я ждал явления ангела небесного и не ошибся в надеждах.

Улыбается опять. Отрадно видеть, как лицо Марии Федоровны вспыхивает милым румянцем, почти девичьим. Шучу! И все оттого, что на старости лет опять влюбился. Где-то в глубине души уцелевшие остатки натуры настоящего Павла Петровича возмущаются и предъявляют претензии к нам обоим. А не пошел бы ты к черту, сумасбродное величество? Чего же тебе, собаке, в свое время не хватало? А сегодня аз есмь царь! Настоящее не бывает! Примерный семьянин, любящий муж, заботливый отец. Если и было что когда-то, то давно быльем поросло.

– Льстишь, Павел?

Очень надо… Абсолютная и чистейшая правда. Да, прошлогодние потери двух сыновей и дочери оставили след на внешности императрицы, но особым образом. Морщины, появившиеся после долгих ночных слез в подушку, постепенно разгладились и превратились в жесткие складки – признаки волевого характера, до поры дремавшего и сейчас маскируемого обычной мягкостью. А седина… Что седина? Ее, в конце концов, можно подкрасить.

Мне всегда везло с женщинами. И сейчас, в настоящем, и тогда – в будущем.

– Нет, не льщу. Но ты задержалась.

– Читала письма своих милых родственников.

Судя по выражению лица, слово «милых» заключено в кавычки. Впрочем, я те пространные эпистолы тоже читал, так что чувства супруги разделяю. Да, не подумайте, будто ищу что-то компрометирующее, просто Бенкендорф отказывается перлюстрировать почту Марии Федоровны, ссылаясь на… Много на что ссылается, а дело-то делать нужно. Вот и просматриваю корреспонденцию. Но вежливый вопрос все равно необходим:

– И что пишут, дорогая?

Морщится, будто вместо букета цветов получила в подарок огромную бородавчатую жабу. В кабинете мгновенно смолкает гул голосов. Решили, что между нами произошла размолвка? Скорее всего так – вон граф Кулибин смотрит с осуждением. Вслух не скажет, но в глазах такой укор…

Мария Федоровна спешит успокоить народ:

– Представляете, господа, цесаревича Николая кто-то научил ругаться плохими словами.

Наивная, разве хорошими словами можно ругаться? Но сделаю заметку на будущее – никогда не говорить о политике в присутствии детей. Или следить за речью, что более разумно, но менее выполнимо.

Тема нашла живейший отклик, люди заинтересовались, пустились в воспоминания, и опять появилась возможность спокойно говорить:

– Просят денег?

– И это тоже. Или ты думаешь, будто могут быть другие просьбы?

– Надежда умирает последней, душа моя.

Я тоже наивный. Прошли те времена, когда немецкие родственники пытались строить интриги, шпионили в пользу прусского или австрийского двора, жаловались на территориальные поползновения более сильных соседей и прочая, и прочая, и прочая. Ныне только одно – едва удерживающиеся на грани приличия просьбы о помощи. Финансовой, разумеется.

Оказалось, что в жизни всегда есть место чуду, и Мария Федоровна смогла меня удивить. Она достала из извечного женского тайника, что за лифом, вчетверо сложенный листок бумаги и протянула со словами:

– Вот здесь не просьбы, а предложения.

Не понял… Какая-то сволочь смеет посылать письма моей жене, минуя официальные пути? Впрочем, после первых строчек выяснилось, что сволочь была не одна. Любопытно, любопытно…

– Сама как смотришь на это?

– Знаешь, – в голосе супруги чудится насмешка, – это выглядит попыткой мышей побить кота, предварительно заручившись помощью медведя.

– А медведем являюсь я?

– Кто же еще? Бонапарт больше напоминает помойного кабыздоха, в отсутствие хозяев пробравшегося в дом. Разгромил кухню, нагадил в будуаре, охально обидел оставшихся без присмотра болонок… Теперь кусает лакеев, пытающихся выгнать его взашей.

Надо же, до чего сочно и образно сказано! Воистину национальность женщин нужно считать не по стране происхождения, а по месту рождения ее детей. Разве немка так скажет?

– Но, дорогая, Совет немецких князей…

– Представляет собой кучку голодранцев, под предлогом войны с Австрией пытающихся выпросить у тебя как можно больше денег! – продолжила за меня Мария Федоровна. – Павел, я совершенно не разбираюсь в армейских делах, но твердо уверена, что при таких союзниках количество твоих дивизий придется увеличивать вдвое, чтобы не только воевать с австрийцами, но и спасать от разгрома этих… этих…