Штрафбат Павла Первого: Штрафбат Его Императорского Величества. Спецназ Его Величества. Диверсанты Его Величества. Заградотряд Его Величества

Кто есть еще? Ага, чуть про Данию не забыл. Союзники, и, что самое удивительное, союзники надежные. Правда, от Ганновера кусок отхватили не посоветовавшись. Ладно, Ганновер не жалко, он английский.

Вот и представьте, во что бы нам обошлись приграничные сражения со всей Европой. Народу и так катастрофически не хватает, и губить людей понапрасну было бы не по-большевистски. Большевик только из меня аховый… Или построение богатой и сильной империи можно назвать построением социализма в отдельно взятой стране? Пожалуй, что так.

Скрипнула дверь. Мария Федоровна… Это она всегда входит неслышно, и лишь звук петель выдает ее появление. Даже догадываюсь, о чем супруга сейчас спросит:

– Павел, что-то случилось?

Женская интуиция существует. Ведь не знала ни о каком курьере с пакетом – в это время ухаживала за цветами в оранжерее – и вот непонятным образом почувствовала.

Вместо ответа протянул ей само письмо и три листа с примечаниями от генерала Бенкендорфа:

– Почитай.

Мария Федоровна достала из футляра очки в тонкой металлической оправе и углубилась в чтение. И первым же вопросом стало:

– Александр Христофорович где?

– Отбыл в Кенигсберг.

– Разумно. Каковы его предложения?

– Меня ты выслушать не хочешь?

– Дорогой, за тобой окончательные решения, поэтому ты высказываешься в последнюю очередь.

– Решение уже принято.

– Без Военного совета? – Кажется, императрица немного обиделась. – Почему?

И как объяснить? Ладно, понадеемся на понимание.

– Видишь ли… – Делаю паузу. Не то чтобы слов нет подходящих, просто говорить их не хочется. – Видишь ли, мое решение нарушает все принципы благородной войны и благородства вообще… И я не хочу, чтобы другие несли моральную ответственность наравне со мной.

– Собираешься заразить англичан чумой или черной оспой?

– Нет.

– Тогда отравишь у них все источники?

– Тоже нет.

– Уморишь голодом население, включая детей?

– Как ты могла такое подумать?

Императрица посмотрела удивленно:

– Все перечисленное когда-то применялось англичанами. Ты придумал более страшное и мерзкое?

Господи, да за кого она меня принимает, за людоеда?

– Нет, ну что ты! Чуть менее мерзкое.

– Тогда чего переживаешь? Или считаешь себя лучше Всевышнего, уничтожившего Содом и Гоморру? Павел, это богохульство или гордыня, и неизвестно, что из них хуже.

– Полагаешь…

– Когда стоит выбор между существованием России и честью, благородный человек всегда выберет Россию.

Хорошая у Марии Федоровны жизненная позиция. И, главное, удобная. Но, с другой стороны, почему бы и нет?

Петербург готовился к обороне. Готовился привычно и деловито, будто вражеские полчища подступали к нему с регулярностью раз в полгода, если не чаще. В самом городе приготовления почти незаметны, разве что сложенные на тротуарах штабеля заполненных песком мешков бросаются в глаза, но в ближайших пригородах работа кипит вовсю. Звенят ломы и пешни, вгрызаясь в мерзлую землю, грохочут взрывы по линии будущих укреплений, убеленные благородными сединами генералы ругаются друг с другом над картами, согласовывая расположение минных полей…

Чуть в стороне от этого четко спланированного и разумно организованного беспорядка собралась группа ученых из Академии наук. И не просто собрались – ждут Высочайшего прибытия для проведения испытаний нового и, по их словам, сверхмощного оружия. Уж не знаю, что напридумывали, но, по предварительным докладам, это чудо способно изменить ход войны одним-единственным применением. Потом будет достаточно лишь угрозы использования. Именно его я и подразумевал в разговоре с Марией Федоровной, рассказывая о грязных и неблагородных методах ведения военных действий.

Место испытания – десятин четыреста – оцеплено казаками, предупрежденными об опасности и потому держащимися на значительном отдалении. Это внутреннее кольцо охраны, а внешнее обеспечивают кадеты военных училищ под командованием совсем юного лейтенанта. Тоже правильно, пусть смолоду привыкают к подпискам о неразглашении.

Наш кортеж встречают. Сияющий, как новенький рубль, Аракчеев (именно он курирует научные разработки) предъявляет пропуск. Строго тут у них, как погляжу. Даже излишне строго – зачем Алексею Андреевичу пропуск, если он сам их выписывает? Ладно, не буду влезать в чужую епархию – надо так надо.

– Доброе утро, господа! – приветствую застывших в почтительном молчании академиков. – Чем порадуете на этот раз?

Нет, среди них не только академики, есть и помельче чином. Вон вдалеке мелькает приват-доцент Московского университета с вышитыми серебром знаками различия на форменной шинели. Да, мне всегда нравилась некоторая военизированность сугубо мирных учреждений, будь то министерство, школа или университет. Дисциплинирует! Ненадолго, к сожалению.