Штрафбат Павла Первого: Штрафбат Его Императорского Величества. Спецназ Его Величества. Диверсанты Его Величества. Заградотряд Его Величества

Дела в Европе обстояли немного хуже: неприятно оживилась Австрия, из Парижа доносили о полном уничтожении египетской армии Наполеона, так и не дождавшейся нашей помощи. Буонапарте, говорят, негодовал по поводу отказа русского царя, то есть моего отказа, поставить пушечное мясо для la bеllе Francе. Врёт, скотина, как сивый мерин. Я разве отказывал? Наоборот, целиком и полностью согласен был – на определённых условиях. Моя ли в том вина, что на выполнение этих условий у французов банально не хватило денег? Жмоты!

А в остальном всё тихо и спокойно – ждём известий из Стокгольма. Да, чуть не забыл… На свадьбе Фёдора Толстого и Лизаветы Лопухиной, будучи изрядно подшофе, вместо «горько» кричал «Гитлер капут!» На следующий день в Петербурге и окрестностях арестовали одного Гидлера, двух Хитлеров, нескольких Гитлевичей, неизвестно отчего – Булгакова, и, наконец, сенатора Хитрово. Потом, правда, разобрались и отпустили с рекомендацией сменить фамилию, особенно последнему.

– Павел! – Голос императрицы за спиной заставил вздрогнуть от неожиданности и спрятать за голенище сапога неосмотрительно оставленную на столе фляжку. – Ты опять грустишь в одиночестве?

– Дорогая! – Стараюсь не дышать в сторону Марии Фёдоровны. – Душа моя, я вовсе не грущу, а работаю с бумагами.

– Вот именно, Павел. Всё время работаешь, работаешь, работаешь, и никакой личной жизни.

– Личная жизнь? Солнце моё, если что-то и было раньше… Сама знаешь прекрасно – ты умнее и красивее всех этих прости… хм… фрейлин.

– Возможно. – Императрица улыбается нехитрой лести. – Но разве разговор об этом?

– А разве нет?

– Вот видишь, ты так заработался, что… Всё, бросай бумаги, нам необходимо развеяться.

– Каким образом?

– Мы пойдём в народ.

– Э-э-э…

– Нынче вечером в салоне у Вяземских Гавриил Романович Державин представит новую поэму, посвящённую героическим защитникам Петербурга. Ты обязательно должен присутствовать.

– Но удобно ли будет?

– Поедем инкогнито, всего лишь со взводом конвоя.

Ну что же, если женщина просит поэтический вечер, она его получит. А спорить… увольте.

Пять часов спустя

– Лизонька, ты теперь замужняя дама, не забывай об этом!

– Матушка, вы напрасно беспокоитесь! – При выходе в свет Лизавете Михайловне Толстой, в девичестве Лопухиной, пришлось оставить домашнее «ты» и обращаться к матери исключительно на «вы». – Разговоры о нарядах давно вышли из моды, и обсуждение преимуществ казнозарядного оружия пред заряжаемым с дульной части не может считаться дурным тоном.

– Но твои неприличные жесты…

– Матушка! – возмутилась Лиза. – Как вы могли такое подумать? Я объясняла княжне Куракиной порядок подготовки к стрельбе штуцера старого образца!

– Значит, это…

– Ну конечно же, подразумевался шомпол, а не то, о чём вы подумали.

Дарья Алексеевна мило покраснела:

– Ни о чём и не думала.

Лизавета Михайловна поправила повязку, поддерживающую повреждённую в бою руку, проследила, чтобы та не закрывала Георгиевский крест на груди, и улыбнулась в ответ:

– А отец Николай такой мужественный!

– Ты это к чему?

– Да просто к слову пришлось. Он здесь, кстати.

– Где? – Лопухина-старшая вскинула голову, оглядывая залу, но тут же опомнилась. – Ах ты проказница!

Лиза, смеясь, убежала, а вниманием Дарьи Алексеевны завладела подошедшая хозяйка салона. Вид Зинаиды Петровны говорил о крайней её взволнованности и озабоченности.

– Мне только что сообщили, будто сам государь намеревается приехать суда! Боже мой, Дарья Алексеевна, я боюсь!

Лопухина удивлённо подняла брови:

– Кого?

– И кого, и чего… Всего боюсь.

– Павел Петрович в высшей степени добрейший человек, Зинаида Петровна, но если вы чувствуете за собой какую-нибудь вину…

– Вам хорошо говорить. – Вяземская готова была расплакаться. – Ведь фабрика по выделке патронов и ракет, куда вложены ваши средства, куда как ближе государю, чем мои суконные мануфактуры.

– Ну полно… Вот возьмите Нарышкиных, те вообще намерены заняться перевозкой грузов по рекам.

– Как так? – От удивления у Зинаиды Петровны пропало всякое волнение. – Но это же неблагородно!

– А механика?

– О, механика – шарман!

– Вот! – Лопухина со значением улыбнулась. – Кирилл Ильич после ареста и суда три месяца ходил в бурлаках, и мысль там ему явилась – устроить судно с паровой машиной, чтобы сама гребло и другие за собой тянула. Представляете, десять тысяч пудов одновременно?

– Да ну? – восхитилась хозяйка салона. – Это совсем другое дело! Паровая машина – тоже очень благородно! Вы не знаете, Дарья Алексеевна, в Швеции их применяют? Если привезут трофейные, я бы купила сразу две.

– Тоже для судов? В Англии, говорят, уже начали ставить.

– Ах, не упоминайте этих мерзавцев! – Зинаида Петровна, муж и старший сын которой оказались вовлечены в мартовский заговор и погибли в Ревельском сражении, резко переменила настроение.

– Простите…

– Пустое, я почти привыкла… Пойдёмте лучше к роялю. Вы слышали, какой у красногвардейского священника чудный баритон?

– Нет, – ответила Лопухина и почему-то опять покраснела.