Штурман

Выслушав все это, я не стал рассказывать скорой на диагнозы товарке Алеянц о ночном происшествии во дворе, как и о человеке, что шел за мною от самой психбольницы в городе и явно имел нехорошие намерения. Да и про саму больницу я упомянул лишь вскользь, сказав, что там, дескать, разобрались в ситуации и выпустили меня. Словосочетание «разобрались и выпустили» граждане Страны Советов слышат каждый день по многу раз, а посему ни капли не сомневаются в его правдивости. Вот и Аглая, услышав это, не стала задавать дополнительных вопросов. Да и какие могут быть вопросы, если выпустили?

За разговором мы не заметили, как стемнело. Я машинально приобнял товарку Алеянц за талию – она не отстранилась. Ее мягкие волосы коснулись моей щеки, и по спине у меня пробежал легкий озноб возбуждения. До дома нам оставалось всего ничего – обогнуть холм, на котором возвышался так и стоящий особняком терем вдовы Гудика, да там еще метров двести по улице. Минут за десять дойдем. Мне почему-то стало грустно – хотелось идти и идти рядом с такой живой, такой разносторонней и настоящей товаркой Алеянц, идти и ни о чем не думать.

Слева от нас, на холме, вдруг замигал огонек, а чуть позже до моего слуха донеслось невнятное бормотание безумной старухи Зинаиды. В этом не было ничего удивительного – старая вдова часто наматывала круги по ночному огороду, держа перед собой свечку и взывая к духу своего мужа. Никто, правда, не видел бесследно пропавшего Гудика мертвым, но в том, что нелюбимый персонаж деревенских преданий отжил свое, никто не сомневался. Должно быть, нарвался в тайге на медведя или в поле на дикого кабана, а эти, как известно, не церемонятся с нашим братом, а уж тем более, если наш брат – такой непривлекательный жадный поганец, каким был Илья Гудик. Даже религиозное «о мертвых – хорошо или ничего» не уберегло его от проклятий и злословия стряхнувших с плеч страх перед авторитетами сельчан. Вот и Зинаида – старая ведьма – отчаялась ждать сгинувшего муженька, и взывает теперь только лишь к его духу, который, по ее убеждению, почему-то обретается в огороде. Иногда она упрекает его в греховности и даже кричит на беспомощный дух, порой же жалуется ему на некого мертвеца, который охраняет свое добро столь ретиво, что ей-де и не подступиться. В деревне сначала гадали, о чем именно толкует старуха, но потом махнули на нее рукой, приписав эти бредни ее сумасшествию.

– Что-то там не так, – произнесла вдруг Аглая, остановившись и глядя на мерцающий огонек свечи.

– Что там может быть не так? – откликнулся я, уже неоднократно наблюдавший картину ночного блуждания Зинаиды. – Все как обычно – корит, наверно, Гудика-подлеца за что-нибудь.

– Нет-нет, Галактион! Она, похоже, с кем-то разговаривает.

Выражение лица товарки Алеянц было озадаченным. Она чуть сдвинула брови, закусила нижнюю губу и стала еще желанней.

– С ним, поди, и разговаривает, с кем же еще? Или ты думаешь, к ней ходят гости?

Но тут и до моего слуха долетел приглушенный, бубнящий мужской голос, что-то терпеливо объясняющий старухе. Та перебивала его, начинала сетовать на годы да немощь, но голос был неумолим. Мы осторожно приблизились к местами прохудившемуся забору из сосновых досок и прислушались.

«Не буду, не буду я тебе ничегошеньки толковать про то, окаянный! Живи себе, сколько хошь здесь у меня, а в илюшенькины гешефты носа не суй. Чего припрятано, то не про тебя» – бренчала старуха, постепенно выходя из себя от непонятливости ночного посетителя. Однако тот, похоже, сдаваться не собирался.

«Не нужно мне его добро, бабка, – терпеливо гнул незнакомец свою линию. Ни золота, ни каменюг этих цветных я не хочу. Мне надобны лишь карты, говорю я тебе, упрямая! Бумаги, черт бы их побрал! Я вот только гляну, не там ли они, и отстану тогда от тебя»

«Не знаю я никаких карт, тебе говорят! Нетути их там. Да и задерет тебя мертвец-то, если сунешься! Дюже осерчал он из-за семейства своего, какое Илюшенька загубил…»

«Авось не задерет, бабка, – приглушенно увещевал визитер. – Знаю я секрет один, чтобы не задрал. Давай-ка, значит, прямо сейчас покажи мне место, вместе и поглядим!»

«Да что ж ты за человек! Ни в избе, ни на дворе от тебя не избавиться! Сказано тебе – нету здесь твоих карт, значит, так оно и есть. А будешь дальше докучать – побегу по деревне да такой хай подниму, что не возрадуешься!»

«Успокойся, успокойся, старая, – успуганно-примирительно произнес бабкин собеседник. – Нет – значит нет. Я вот пока другую идейку попробую…»

Ничего из этой беседы я не понял, но упомянутые незнакомцем «карты» вызвали у меня неясную тревогу, а разговоры про «идейку» и вовсе не понравились. Я связал этого человека со слышанными мною на ночном дворе звуками, и на душе стало смурно.

Повернувшись к Аглае, я сказал как можно беспечней:

– Пойдем-ка, милая, домой, да поведаем папаше об услышанном.

Вместо ответа товарка Алеянц одарила меня долгим, упоительным поцелуем, от которого у меня в другой ситуации ослабели бы ноги.

Выслушав меня, Яков лишь невесело усмехнулся.