Шурупы

– Взрослеешь. Так и должно быть, – ответил Никишечкин ровно, но Виталий чувствовал, что он одновременно и тронут, и горд, и доволен. Ну а кто не будет горд и доволен, глядя на удачные результаты шестилетнего постоянного труда, тяжелого и тонкого, да еще учитывая, что эти результаты одушевлены, разумны и постепенно мужают? Виталий начал это понимать только после возни со стремительно растущими сыновьями, увы, возни редкой, но всегда такой желанной. Никишечкин отличался от него только количеством и возрастом детей, а чем дети старше и чем их больше, тем головной боли только прибавляется. В геометрической, чтоб ее, прогрессии.

Примчался официант с сосиской и ситро, разгрузил поднос и, отпущенный Никишечкиным, удалился.

– Ладно, больше вопросов задавать не буду, – Никишечкин допил кофе. – По делу я нужен?

– Конечно, Сергей Иваныч. Не то чтобы сию секунду, но поговорить об отобранных хотелось бы.

Никишечкин взглянул на часы, что-то прикинул и предложил:

– Тогда лопай свою сосиску и поехали ко мне в западный. Там и побеседуем.

Академический буфет в смысле вкуса напитков и еды за девять лет ни капельки не изменился. Теперь Виталий мог это сказать совершенно точно.

По пути к выходу из главздания Виталий снова перехватывал взгляды курсантов – иногда любопытные, иногда равнодушные, но чаще презрительные. Пару раз он ловил произнесенное за спиной и шепотом: «Шуруп». Но Виталий был к этому готов. Да и привычен.

Удивило его другое. Оказывается, к западному корпусу ходил местный транспорт: симпатичные электрокарчики, выкрашенные в желто-зеленые цвета. Раньше всюду, кроме разве что летного поля (туда было реально далеко идти) приходилось добираться пешком. В новшестве имелась своя логика: площадь Академии возросла втрое, а время дорого. Заодно у курсантов прибавилось нарядов – за баранкой их электрокарчика сидел второгодка, да и во встречных на водительском месте виднелись сплошь лопоухие и коротко стриженные физиономии.

Западное главздание на деле оказалось разумным сплавом традиционного (чтобы не сказать архаичного) зодчества и новомодного объемного литья. Каменные стены тут плавно стыковались с полипластом, а стекло и бетон – с мономолекулярами и диффузионным напылением. И в целом все это весьма неплохо смотрелось что снаружи, что изнутри.

Планировка и расположение помещений от старого главздания отличались несильно, поэтому Виталий почти сразу сообразил, куда они с Никишечкиным пойдут, – мимо лифтов, к широкой лестнице на второй этаж и налево, к кабинету начальника курса через приемную с обязательным секретарем.

Физиономия секретаря показалась смутно знакомой. Кажется, когда Виталий заканчивал Академию, был на младших курсах именно такой, с острой крысиной мордочкой, бесцветными глазами и зарождающейся причесочкой набок. Виталий вспоминал, что еще тогда решил: очень не хватает тонкой полоски усиков под носом. Но салагам усики не полагались.

Сейчас усики были, а прическа набок выглядела вполне полноценной, холеной и ухоженной. Зато взгляд был тот же – бесцветный, практически ничего не выражающий. Даже презрение к шурупской форме не демонстрирующий слишком явно.

– Кофе будешь? – спросил Никишечкин. – У меня лучше, чем в буфете. Или, может…

Полковник многозначительно покосился на бар, где за полупрозрачными стеклами смутно угадывались силуэты бутылок.

– Кофе буду, – твердо сказал Виталий. – А остальное позже, как отработаю.

Никишечкин просто кивнул, не выражая ни одобрения, ни порицания этому несколько показному служебному рвению бывшего воспитанника, но Виталий всегда считал: сделал дело – гуляй смело. А до того нечего расслабляться.

Вот он и не расслаблялся.

– Марек, свари кофе, праздничный, пожалуйста, – Никишечкин обернулся к секретарю. – И эти твои пончики с кремом… или как их?

– Пышки, Сергей Иванович, – подсказал секретарь. – Сию секунду!

Он выскользнул за дверь, а Никишечкин широким жестом пригласил Виталия подсаживаться к столу.

Сам начальник курса с видимым удовольствием угнездился в кресле – вне всякого сомнения, кресло было любимое, поскольку не слишком новое и кое-где даже слегка потертое. Виталий поймал себя на мысли, что судорожно вспоминает прежний кабинет Никишечкина. Вернее, канцелярию учебной группы – какое там стояло кресло? Именно это? Или другое?

Стол в канцелярии Виталий помнил отлично – сколько раз приходилось во время воспитательных бесед со стыдом и досадой разглядывать столешницу, потому что в глаза офицеру-воспитателю глядеть недоставало духу! Каждая царапина помнилась до сих пор. Но вот кресло… Решительно никаких воспоминаний.

– Ну что, – полковник оживил ком и вызвал в раскрывшийся полупрозрачный объем данные по курсу. – Вашу контору, как всегда, интересуют хорошие инженеры и одновременно хорошие пилоты, так?

– В целом – именно так, – подтвердил Виталий, вынимая свой оперативный ком.

Никишечкин коротко поманипулировал данными.

– По этим критериям лучшая пятерка – Левенец, Келли, Меркадо, Даев и Пашинский…