Шутить и говорить я начала одновременно

Времена были ещё довольно смутные, и перед домом, в котором размещался молодёжно-студенческий лагерь, выставляли часовых на ночь. Часовой стоял с ружьём, самым что ни на есть настоящим и заряженным боевым патроном. Сменялись часовые каждые четыре часа. Я стояла восемь часов, лишь бы мне потом дали разок выстрелить. Очень хотелось попробовать! Заслужила, мне разрешили. Я выстрелила в лесочке в небо и сразу поняла, что такое отдача. Ударило и в самом деле сильно, но без ущерба для здоровья, потому что меня предупредили и я изо всей силы прижимала приклад к плечу.

Других развлечений в общем-то не было, да мне они и не требовались, вполне хватало моря. Оно восхитило и очаровало меня с первого взгляда, потом я уже каждый год старалась побывать у моря. Я не простудилась, не утонула, не сгорела на солнце и вообще была такой рассудительной, что самой становилось противно.

Через две недели я вернулась, живая и здоровая, и Дарек, Боженкин ухажёр, научил меня водить мотоцикл, о чем я давно мечтала.

А после этих каникул мы наконец вернулись в Варшаву.

( Моя мать отличалась особым талантом…)

Моя мать отличалась особым талантом зудеть и допекать. Силезию она терпеть не могла и с самого начала поедом ела отца, требуя, чтобы он переселился в Варшаву. В глубине души я целиком и полностью разделяла её стремление. Отец наконец поддался на уговоры, вылез из кожи вон и сделал невозможное. В кратчайшие сроки поставил на ноги бухгалтерское дело в Бытоме и добился перевода в Варшаву.

Думаю, нет необходимости описывать положение с жильём в столице в первые послевоенные годы. Отцу гарантировали работу, но не крышу над головой. Над нами сжалилась кузина, одна из внучек моей прабабушки, и уступила нам на время свою комнатушку, переселившись к матери и сёстрам, жившим этажом ниже в том же доме.

Дом № 140 по улице Пулавской до войны был больницей, и мы заняли в нем «сепаратку», палату на одного пациента с площадью в семь с половиной квадратных метров. В неё входили прямо из длинного больничного коридора. Зато прямо в комнате находились кран с раковиной, да и обставлена она была просто роскошно: широкая кровать с тумбочкой, маленький столик и стул, небольшой одёжный шкаф и так называемая «коза» — железная печь с выведенной в окно трубой

[20]. Мы с матерью спали на кровати, а отец на ночь расставлял себе на оставшемся у двери свободном пространстве раскладушку, тем самым блокируя вход в комнату, так что никакой злоумышленник уже никак не смог бы к нам забраться.

Переехав в Варшаву, мать впервые в жизни поступила на работу — секретаршей в какое-то учреждение — и выдержала там три месяца. Видимо, это был так называемый испытательный срок. По истечении его она решительно заявила: не позволит, чтобы всякие командовали ею. Всяким был, видимо, директор, секретаршей которого она должна была работать. В общем, эту работу мать бросила с лёгким сердцем, на другую устроиться не пыталась и напрочь отказалась от попыток зарабатывать на жизнь, предоставив это отцу.

И тем не менее этих трех месяцев оказалось достаточно, чтобы ввести в заблуждение мою школьную учительницу французского языка (в варшавской гимназии у меня иностранным стал французский). Француженка задала нам задание: «Мой день с утра до вечера». Пожалуйста, с утра так с утра. Меня вызвали, я встала и начала описывать свой день. Просыпаюсь я, значит, утром, и родители подают мне в постель завтрак. Это обстоятельство чрезвычайно шокировало нашу импульсивную учительницу, и, не дав мне договорить, она принялась читать мораль. Прервала на полуфразе, потому что я собиралась пояснить: когда мы все втроём утром собираемся выйти из дому и родители встают, для меня на полу уже не остаётся места, и я вынуждена оставаться в кровати. Завтракаем же мы все втроём на тумбочке у меня над головой.

Отчитав меня, француженка велела продолжать и, не веря своим ушам, слушала дальнейшее описание моего дня: съев завтрак в постели, я отправляюсь в школу, затем, первая вернувшись домой, топлю печку, грею воду и мою всю посуду. Француженка велела мне несколько раз повторить эти фрагменты моего рассказа, чтобы убедиться, правильно ли меня поняла, уж очень невероятным казалось, чтобы избалованная девица, которой подают завтрак в постель, занималась такой грязной работой. Тут я наконец сжалилась над педагогом и сообщила метраж наших апартаментов.

Пришла зима. Поскольку центральное отопление ещё не действовало, канализация замёрзла. Больничные туалеты представляли собой жуткое зрелище. По возможности я старалась ими не пользоваться, ограничиться школьными, но это не всегда получалось. Приходилось бегать к трамвайной будке (как раз напротив нашего дома трамвай описывал петлю), но там было ненамного лучше.