Сибирский текст в национальном сюжетном пространстве

В личном архиве романиста Ивана Тимофеевича Калашникова, хранящемся в Пушкинском Доме, имеется подборка документов, относящихся к возведению его в 1859 г. в ранг тайного советника. Большая часть этой подборки вполне ординарна и представляет собой типичный пример имперского чинопроизводства середины XIX в., тем не менее она небезынтересна для исследователей. Как и многие прочие документы обширного архива писателя, эти тщательно приведены им в порядок и озаглавлены; причем, сообщая своим будущим читателям об окончании работы «26 января 1859 года в доме Горянскаго в С. Петербурге, в Фурштатской улице № 31», Калашников вдобавок создает подробный рассказ о том, как он удостоился столь высокой ступени в табели о рангах. В том, что читатели будущего обязательно обратят внимание на этот документ, он явно не сомневался – об этом свидетельствуют как дотошность указаний на время и место создания текста, так и в целом осознание своего служебного продвижения как важного исторического события. Так, описывая свою аудиенцию у Александра II, он отмечает следующее: «Не многим из Сибиряков удалась эта честь. Я первый из них Тайный Советник и едва ли не первый удостоился говорить с ГОСУДАРЕМ. Слава Господу Иисусу, до сегодня не оставляющему меня своим божественным покровом. Всемогущий сказал мне во сне: “Я тебе помогу”». А несколько позднее, 9 сентября 1859 г., производство и аудиенция у императора были увенчаны приглашением на торжественный обед, на котором снова присутствовал царь. Вдоль нарисованной схемы расположения мест на обеде Калашников написал: «Я был на обеде у ГОСУДАРЯ! Право, чудно подумать, что Иркутской Казен[ной] Палаты подканцелярист попал в Тайные Советники и приглашен на обед к ГОСУДАРЮ! Слава Богу, благодетелю нашему!»

57.

Рассказ Калашникова о его карьерном продвижении является показательным историческим источником, поскольку он обнаруживает сакральное переживание многими русскими чиновниками своей службы. Изучение того, как служебная деятельность воздействует на идентичность чиновника, обеспечивая его пропитанием в материальном и духовном смыслах, позволит нам лучше понять причины многолетней стабильной работы имперского властного механизма. В последнее время именно эта его черта – способность долгое время связывать воедино громадное государство, состоящее из бесчисленного количества составных частей, – становится более приоритетным объектом исследования, нежели традиционное выявление предпосылок революций 1917 г.58

. Особое внимание в рамках данного подхода уделяется взаимоотношению «частной» и «общественной» жизни в империи59. В этом смысле понять внутреннее переживание чиновником своей службы является для историка Российской империи важной задачей.

Цитированный выше рассказ Калашникова служит также примером того, как государственные институты могли связывать воедино различные регионы страны и формировать идентичность, в рамках которой главной «родиной» оказывалась сама империя. Современной наукой категория империи была переосмыслена – ученые стараются исключать из этого понятия эмоциональный компонент60. И хотя оно все равно известно сегодня как преимущественно умаляющий эпитет, слово «империя» долго означало и «мир-цивилизацию», выступавший «в роли объединяющего начала ойкумены, окруженной разрушительной стихией хаоса и варварства»61

. Такое представление о России было присуще ее правителям, которые, начиная с Петра Великого, считали себя «царями-реформаторами»62.

Известные современному исследователю в основном как деятели, стоявшие «у истоков сибирского областничества»63, Иван Калашников и Пётр Словцов выражали подобное воззрение на империю. Оба они, как мы постараемся показать, были образцовыми персонажами имперской жизни. Как написал Джеффри Хоскниг, они «были одеты в одежды империи, говорили на ее языке, и именно она была их родиной в истинном смысле слова»64. Однако в отличие от землевладельцев внутренних губерний, которых имел в виду Хоскинг, Словцов и Калашников были уроженцами Сибири, области, особенно зависящей, по мнению обоих, от действий институтов империи. И если в самом деле справедливо характеризовать их как первых сибирских патриотов, тем не менее необходимо отметить, что признание ими Сибири в качестве «родины» осуществлялось не в ущерб самоотождествлению с империей.