Сибирский текст в национальном сюжетном пространстве

Сущностные сдвиги происходят на данном периоде и в русско-европейском литературном процессе. В творчестве Достоевского, пережившего Сибирь не только духовно, но и топографически, она станет символом «мертвого дома». Показательно, что через десять лет появятся книги, продолжающие исследование проблемы: «Сибирь и каторга» С.В. Максимова, «Русская община в тюрьме и ссылке» Н.М. Ядринцева. Страшный мир каторги, о котором с такой болью рассказано в «Записках из Мертвого дома», и в «обновляющейся России», по ироничному замечанию Ядринцева, не перестал быть таким же страшным и жестоким.

С другой стороны, именно в Сибирь будет направлять своих любимых героев Достоевский для экстатического акта возрождения-воскрешения. В поисках новых путей и национального типа героя для литературы этой поры характерна тенденция к преодолению привычных границ, схождению с центральных дорог культуры на проселочные. Ю.М. Лотман, говоря о сюжетном пространстве русского романа, приводит в пример слова М.Е. Салтыкова-Щедрина о том, что завязка современного романа «началась поцелуями двух любящих сердец, а кончилась <…> Сибирью». И это принципиально, так как в привычном сюжетном звене русских сюжетов: смерть – ад – воскресение, исследователь акцентирует подмену другим: преступление – ссылка в Сибирь – воскресение157

.

В публицистическом творчестве Лескова 60-70-х гг., где он уясняет для себя феномен русского странничества, бродяжничества, показателен выход на так называемую идею места, проблему культурного пространства. Тема Сибири, изначально развивающаяся в творческом сознании Лескова на уровне писательской интуиции, постепенно воплощается в его текстах в некую образную систему. Писатель, прекрасный знаток русских религиозно-сектантских движений, явления переселенчества, добровольного и вынужденного странничества, все больше присматривается к топографии народных перемещений. Поэтому не раз Сибирь предстает для него как своеобразный знак, символ-сигнал «земли обетованной», куда бредут все гонимые и страждущие в поисках «потерянного рая».

В принципиальном для творческой системы Лескова рассказе «На краю света» (1875) действие происходит в Сибири. На первоначальном этапе он покажет типичный путь героя к чужой и страшной периферии, мешающей соединению с сакральным центром и требующей особого усилия в преодолении, по терминологии В.Н. Топорова, «границы-перехода». На конечном же этапе герой уже испытает ситуацию воскрешения, и причиной этому станет не его миссионерская деятельность, а неосознанное подвижничество дикаря-тунгуза, возвратившего его, как Лазаря, к жизни. Постепенно Сибирь открывается для писателя как новое этноконфессиональное пространство, и он вводит в русский контекст еще одну формулу, закрепленную в национальном культурном сознании: Сибири как «края», но «края света». Таким образом, в мировоззренческой системе Лескова сохраняется привычная амбивалентность по отношению к сибирскому хронотопу, но с резким сломом устоявшихся понятий, и именно экзистенциальная природа сибирской границы как феномена сознания определяет характер ее семиотизации. Формирование сибирского дискурса продолжится и в позднем творчестве Лескова, в его рассказах-очерках 90-х гг.: «Сибирские картинки XVIII века», «Юдоль», «О квакереях», «Вдохновенные бродяги» (удалецкие «скаски»), «Продукт природы».

Значимым вкладом в формирование «сибирского текста» станет творчество В.Г. Короленко, развивающееся с начала 80-х гг. В записных книжках, дорожном дневнике, письмах периода якутской ссылки, сибирских очерках и рассказах писатель вырабатывает свою формулу Сибири как «настоящего складочного места российской драмы». Феномен русского странничества и бродяжничества, постигавшийся его творческим сознанием, оказался важным для жанра этнографического очерка. Излюбленным персонажем в нем предстает бродяга, беглый каторжник, поведение которого превращается в своеобразный жизненный жест. Важно, что писатель, вошедший в большой литературный ряд, никогда не потеряет под собой так называемую региональную почву. Философско-религиозные раздумья в постсибирский период творчества Короленко, выраженные в его дневниках, письмах, рассказах, приведут к значимой смене нарративных стратегий, когда он начнет говорить языком мифа, сказки, притчи.

Г.И. Успенский, предпринявший добровольную поездку в Сибирь, воспринимает ее поначалу как крест, движение в сторону ада, который должен пройти каждый человек. Но при этом у него произойдет и принципиальное столкновение-конфликт «книжного» представления о Сибири и собственного «открытия» места. Основной лейтмотив в сформировавшемся образе Сибири – устойчивое описание ее как страны негостеприимной, угрюмой, опасной, узилища для каторжников. Сибирская формула писателя – «виноватая Россия» – выразится не только в главном творческом итоге путешествия – цикле «Поездка к переселенцам», – но буквально «пронзит» все его дорожные записи, письма с дороги.