Сидящее в нас. Книга вторая

О которой, кстати, неплохо бы узнать. Нет, она не собиралась ни с кем объясняться, но любопытно же, чего он там наплетёт. И вообще, неплохо было бы заглянуть к нему ещё разок: умный человек и говорит, как по писаному. Он прямо благоухает результатом приличного образования. А то и удачной, но заброшенной карьеры на материке.

Приятно, конечно, после всего пережитого побродить в тишине по безлюдному – кроме побережья – острову. Но образованной начитанной девушке это быстро наскучит. Ибо образование порождает желание поболтать о нём с кем-то похожим. С кем-то, кто сможет вполне разумно и внятно объяснить тебе, что он думает или не думает об интересных для тебя событиях.

Было ещё нечто, толкающее прочь от нарочито избранного одиночества к живому человеку, способному занять её ум: сны. Дэгран никак не оставлял её в покое. Но, если днём как-то удавалось победить свою маету – забросать его облик целой кучей мыслей о себе и о людях вообще – то ночью Раан был необорим. Он приходил в каждый сон, стоило сомкнуть глаза. И выворачивал ей душу, напоминая, сколь мало там оставалось места, не занятого им.

Или, скорей, той неизбежностью выпавшего Таюли жребия Трёхликой, избавиться от которого возможно лишь вместе с жизнью. Она не пыталась себе лгать: новая, подменная, и, конечно же, до неузнаваемости исковерканная сущность ей нравилась. Либо она уже родилась такой ненормальной, что с удовольствием приняла и насилие над собой, и нечеловеческие перемены. Либо пережитое после смерти отца так напугало, что полученная неуязвимость обратилась в величайшее благо. Так глубоко в себя Таюли не залезала, пробежав мимо этого вопроса, не оглядываясь.

Однако рана после её бессовестного шантажа с ножичком затянулась уже там, на пристани Заанантака. Причём в считанные минуты. Да и всякая боль, причиняемая ей с момента воссоединения с Рааном, вспыхивала не в теле, а в памяти, утверждавшей, что болеть должно. А Челия ещё больше лишила её чего-то человеческого, укрепив ощущение неуязвимости. Уже здесь на острове Таюли вогнала в себя нож на всю длину клинка. И даже потеряла немного крови. Но рана скоренько затянулась под её придирчивым взглядом исследователя – это легко, когда после такого опыта ты ничего не чувствуешь.

И страшно. Потому что…

Вот живёшь ты человеком, и ты, как все: нет нужды постоянно обращаться мыслями к своей природе. А потом ты перестал быть человеком. И всё твоё существо беспрестанно тоненько подвывает, меленько дрожа от ужаса, потому что ты больше не понимаешь, кем теперь являешься.

 Таюли казалось, что стань она Лиатой или оборотнем, и то легче переносилось бы такое обращение в нежить: она знала бы своё название и назначение в этой жизни. А Трёхликая была для неё тайной за семью замками, что совершенно не провоцировали их взломать. Наоборот отпугивали, словно намекая, что там, за ними хранится и дожидается своего часа чудовищная правда.

Вероятно, от этой правды и бегала Таюли по всему острову в поисках места для её могилы. И придумала завести себе умного собеседника, чтобы тот развенчал жуткую сущность этой, вполне возможно, посредственной правдишки.

Так и вышло, что проводив на промысел Наксара и проскучав с милой, но бестолковой Шалият половину шестого дня на острове, Таюли помчалась в городок осчастливить визитом Лиса. Счастье почтенного Ашбека началось с тщательно замаскированного испуга.

– Что-то случилось, госпожа? – бросился он прояснять причину её появления, едва закрыл дверь и усадил гостью в кресло.

– Случилось, почтенный Ашбек. Мне скучно. А беседовать с Шалият о детях с утра до вечера мне не по силам. Я не настолько хорошо их знаю. Поиграть же с самими детьми не выходит: кажется, они меня боятся.

– Странно, и с чего бы? – моментально уловил её настроение Лис и полез в шкапчик за кувшином с двумя чарками.

– К сожалению, я не пью, – опечалилась Таюли.

– К счастью, мне больше достанется, – не моргнув глазом, обрадовался гостеприимный хозяин. – И вина, и услады для глаз.

– Какой? – встрепенулась Таюли, почуяв завязку интересного разговора.

– Трезвой собеседницы. Ничего нет прекрасней непьющей женщины. Говорю тебе это с полным правом, как знаток, – с доверительной многозначительностью прогундосил Лис.

– И где ты обзавёлся подобными щекотливыми познаниями?

– Под этой самой крышей, госпожа.

– Ну, хватит! – вспылила та. – Моё имя тебе известно. И будь добр использовать его по назначению. Так что там с твоими познаниями?

– О, их я получил в пору моего мифического детства, – тоном сказителя завёл Лис, предварительно осушив первую чарку. – И первым моим учителем была родная бабка, что пила, как моряк. К тому же нюхала некий известный порошок и жевала некую известную травку, отчего редко пребывала в здравом уме. Она безобразно готовила. И совсем уж паршиво латала дедовы штаны. Зато была старшим гарпунёром на китобое. Пока на радость деду очередной кит не утащил её на дно.

– Фу, как грустно и гнусно. Как достойный мужчина может радоваться такой ужасной смерти жены?