Сидней Рейли: Жизнь и приключения английского шпиона из Одессы

Рейли по-прежнему не отказывался от мысли найти в Америке деньги и на борьбу с большевиками. Правда, как и в прошлый раз, дело в этом направлении почти не двигалось. 16 марта 1925 года он жаловался на американцев тому же Бурцеву: «Индифферентизм ужасающий, я и не верю, что здесь можно будет что-либо сделать раньше, чем что-нибудь серьезное зашевелится в России. Я ни на кого не рассчитываю, кроме как на самого себя и на возможность составить здесь снова состояние. Это я считаю единственным верным шансом на деньги для дела. Искать здесь среди американцев, желающих помочь деньгами, все равно, что ловить вошь в соломе. Мне прямо надоело говорить с американцами о наших делах… Еле заговоришь о реальной помощи… то начинает веять таким холодом, что поскорее переходишь на другие темы».

Поразило его и то, что история с Савинковым, о которой трубили все газеты Европы, оставила американцев равнодушными. Настолько, что его повесть «Конь вороной», переведенную на английский язык Дьюксом, издательства не захотели печатать. Хотя, казалось бы, самое время. «Выходит она [книга] пока только в Англии, — писал Рейли. — Тут история Савинкова абсолютно никакого впечатления не произвела — до того тут царит полная неосведомленность о русских делах. Американского издания “Коня вороного”, вероятно, совершенно не будет»[89].

* * *

Что же касается самого Савинкова, то после приговора он оставался во Внутренней тюрьме ОГПУ на Лубянке. Условия его были весьма комфортные: большая камера, обставленная мягкой мебелью, картины на стенах, регулярные свидания с Любовью Дикгоф-Деренталь, прогулки в парке «Сокольники», обеды из ресторана отеля «Савой», поездки в театр.

В феврале 1925 года группе иностранных журналистов устроили экскурсию во Внутренней тюрьме и, так сказать, напоследок продемонстрировали Савинкова. Бывший террорист любезно поговорил с гостями по-французски. «Почему вы вернулись в Россию?» — спросили его. «Я предпочитаю сидеть в тюрьме “чрезвычайки”, нежели бегать по мостовым в Западной Европе», — ответил он. «А те ужасы, в которых обвиняют Лубянку — это правда?» — задали ему еще один вопрос. Савинков замялся: «Что касается меня, это неточно…» Тут гостям дали знак, что пора уходить.

Прочитав в газетах описание «экскурсии», Рейли написал Бурцеву из Нью-Йорка: «Посылаю Вам последние вырезки. Обращаю Ваше внимание в особенности на вырезку о посещении корреспондентами Лубянки и их свидания с Савинковым. Вот подлец!»

Савинков в тюрьме часто вспоминал своих старых знакомых, в том числе и Сиднея Рейли. Он очень переживал, что многие из них теперь «клевещут» на него.

«С[иднею] [Георгиевичу] я еще нахожу оправдание: он в России и русских понять не может», — писал Савинков своей сестре Вере Мягковой 4 января 1925 года.

В дневнике он записывает: «Клевета меня трогает только, если она исходит от близких людей (напр. С[иднея] [Георгиевича]» (10 апреля); «А теперь клевещут, даже С[идней] [Георгиевич]» (28 апреля).

Савинков писал заметки, рассказы и, самое главное, — письма. В этом ему нисколько не препятствовали, скорее, наоборот. Можно предположить, что письма Савинкова были частью его соглашения с ОГПУ, хотя прямых доказательств подобной сделки у нас нет. Он отправил немало писем за границу — своей сестре, своему сыну, своим недавним соратникам и видным представителям эмиграции. Все писания имели большое пропагандистское значение. Савинков уверял, что искренне понял, что бороться с советской властью — значит бороться с самим народом. А за народ он сам многие годы рисковал жизнью, да и эмигранты тоже ссылались на интересы народа в своей борьбе.

Бурцева он уговаривал: «Вы мне сказали в Париже, что готовы ехать в Россию, даже рискуя тюрьмой. Я предлагаю Вам следующее: приезжайте в Россию посмотреть своими глазами и, посмотрев, решите вопрос, кто из нас прав. Вам, революционеру и человеку большой честности, Бурцеву, я доверяю вполне.

Большевики Вас не арестуют и дадут Вам возможность вернуться за границу, когда Вы того пожелаете. В этом меня заверил Менжинский…

Вы можете получить свой паспорт в любой советской миссии. Если уже Вы этого не хотите, то телеграфируйте заранее, на какой пограничный пункт Вы приедете. В этом случае будет отдано распоряжение о пропуске Вас через границу на основании любого удостоверения Вашей личности». Бурцев на эти посулы не клюнул, зато переслал письмо в Нью-Йорк Рейли. 3 ноября 1924 года Рейли ответил: «Спасибо за присылку письма Савинкова. Возмутительно, но стоит ли отвечать ему? Ведь втянуть Вас в полемику — это как раз то, чего ему хочется. Зачем доставлять ему это удовлетворение? Пусть варится в собственном соку. Он добился того, чего так страстно желал: послужить “русскому народу”, признав большевистскую сволочь, — ну и отлично! Чего же ему еще надо? Зачем он нас беспокоит? Хочется крикнуть ему “П-пшел вон!”, да еще что-то прибавить».