Сигизмунд: Вечный крестоносец

— Правда? И это всё? Момент, когда изменения и тренировки, через которые вы прошли, впервые использовались, когда вы впервые увидели, каким теперь будет ваше существование — это должно было что-то значить.

— Думаю, ты, возможно, неправильно нас понимаешь — мы не такие, какими могли быть люди.

— Я знаю, милорд.

— Ты очень хорошо знаешь нас, Соломон Фосс, но ты не один из нас — ты видишь такие вещи, как этот момент, и думаешь, что, возможно, я почувствовал удовлетворение, или гордость, или что-то важное. Я не почувствовал. Я — существо войны, созданное для неё. Для меня это не имело другого значения, но это дало мне понимание.

— Чего?

— Реальности того, с чем мы сражались — что большая сила и огромная вселенная означали только худших чудовищ, с которыми приходилось сталкиваться, что есть необходимость в существовании таких воинов, как я, и у нас есть причина сражаться.

— Чудовища? Слово, наполненное не только смыслом, но и эмоциями...

— Точное слово.

— Насколько точное?

— Ведьмы-тираны превратили свой народ в оружие и скот. Какое другое слово ты бы выбрал? — Сигизмунд в упор смотрел на него, ожидая ответа. Фосс моргнул, встряхнулся.

— Хорошо...

Соломон Фосс нахмурился, глядя на инфопланшет и держа инфоперо наготове. Многие другие его коллеги, мастера слова, из недавно основанного ордена Летописцев писали прикосновениями, танцуя кончиками пальцев по стеклянной поверхности экранов. Некоторые печатали на компактных клавиатурах. Некоторые писали чернилами, предпочитая ощущение и, возможно, представление такого архаичного метода. Фосс подозревал, что он сам виноват в том, что задал эту тенденцию. Там, где это было практично, он всегда предпочитал ощущение пергамента и раскрывавшуюся тайну наблюдения за появлявшимися под пером словами. Он хотел бы и сейчас воспользоваться чернилами, но планшет был более практичен в зоне боевых действий; он узнал это на собственном горьком опыте. Инфоперо было единственным дополнением к его художественным предпочтениям. Оно также кое-что ему показывало. Когда оно двигалось, двигались и его мысли. Когда оно останавливалось или замедлялось, это говорило ему, что в том, что он записывал, есть что-то неразрешённое или неполное. Теперь оно говорило ему, что ему нужно высказать навязчивое подозрение.

— Ваше упоминание о Восьмом легионе, Повелителях Ночи, — сказал он. — Если вы извините меня, их включение… это примечательно. Их роль в событиях незначительна. Вы, должно быть, много раз встречались с воинами их легиона, но это был первый раз, когда вы встретили их…