Сияющий Алтай. Горы, люди, приключения

За все три минувших дня Петр не произнес ни слова. Все, что нам удается выяснить (по правде, весьма немногое), мы узнаем исключительно от улыбчивого и открытого Кошона. Наши редкие попытки спросить что-то у Петра неизменно кончались ничем. Он только что-то отрывисто и кратко бубнил себе под нос, ничего понять из этого было невозможно. Петр – алтаец, таежник, охотник, молчаливый и скрытный. Он крепко сбитый, невысокий, худой, сильный и ловкий. Петр плохо говорит по-русски, с сильным акцентом. Он родился и вырос в тайге и думаю, что никогда не был в городе. Петр первый раз взялся работать с туристами, а не с охотниками. Кажется, он очень зол на нас. На наши обильные и тяжелые, мучающие лошадей припасы, на нашу неповоротливость и медлительность. Думаю, что мы для Петра малоподвижные и бестолковые, болтливые и восторженные болваны. Не будь нас, он давно бы уже улетел вперед в дождь, на своем легком коне, с ружьем за спиной, со своей легкой котомкой, притороченной к легкому охотничьему седлу.

Делать нечего. Мы поворачиваем за Петром и едем прямо на мокрый склон, отвесно стоящий перед нами. Петр уже далеко наверху, он как-то сумел забраться туда, над нами нависает задница его коня, мускулистые задние ноги которого с усилием цепляют гору. Копыта выдирают из склона жирный чернозем вместе с травой. Льет адский дождь. Петр и его конь слились в одного мокрого зверя – двухголового змея, остервенело лезущего вверх по склону, почти припавшего к земле. Да возможно ли здесь вообще подняться? И зачем этот подъем, если мы так комфортно ехали себе вдоль речки? Мы недоуменно смотрим на Кошона, но он только отчаянно машет руками. Видно, что и ему эта затея с крутым мокрым косогором совсем не по душе.

Я еду вторым сразу за Петром. Страшно смотреть на этот склон, который выглядит еще круче, чем перевал, и к тому же весь порос высокой травой, мокрой сейчас как морские водоросли.

Мой конь ошарашен не меньше и встал, упершись, перед склоном, нервно дергая головой и пятясь назад. Я колочу его ногами по мокрым бокам, крепко прикладываю веревкой по горячему крупу. Но он чертовски не хочет лезть на мокрый косогор. Тем более лезть с тяжелыми суминами по бокам и со мной на спине. Похоже, он отлично понимает, что и я этого не хочу. Да и никто этого не хочет, кроме молчаливого Петра, которого уже почти не видно наверху над нашими головами за стеной серого дождя.

Мы принимаемся лезть вверх. Вокруг нас творится настоящий ад. Ветер, дождь, холод. Моя лошадь на каждом шаге по скользкому склону скользит, срывается, падает на передние ноги, рвется вверх, хрипит, вертит глазами, прядет ушами. Лезем вверх, вверх, вверх… Конца этому не видно. Все промокло уже насквозь. Петр маячит впереди. Он взбирается все выше по косогору, ни разу не обернувшись. Ему все равно, что там творится с нами позади. Лес заканчивается, остается внизу, но мы продолжаем рваться вверх. Много выше леса в траве появляется подобие тропы, едва намеченной, бегущей горизонтально по крутому травянистому косогору. Мы встаем на эту тропу, на ней наконец-то можно коротко перевести дух и оглядеться после этого жуткого подъема сквозь стену ледяного дождя.

От картины, которую мы видим, нам становится еще тошнее. Мы находимся где-то посреди огромного косогора, поросшего густой травой, мокрой, как аквариумная растительность, от непрерывно льющегося на нее проливного дождя. Косогор так огромен, что его ни с чем не сравнить. Представьте себе гигантский травяной луг, растянутый на километры во все стороны, круто уходящий справа от нас куда-то в небо и там теряющийся в рваных черных облаках. Судя по карте, там наверху за облаками на вершине горы снег, скалы, ледники, горный пик в 3300 м. А мы, как промокшие насекомые, цепляемся далеко под ним за узкую тропу в траве, на боковине огромной горы почти отвесно падающей к ущелью Чибита.