Сияние

И некоторые ныряльщики твердили, будто слышали, как они поют — ну, по крайней мере, этим словом они назвали непредсказуемые вибрации, которые время от времени пробегают по мохнатым усикам. Это явление, похожее на гидролокацию, смертоносно для любого живого существа, которое будет им застигнуто. Несчастные мгновенно испаряются, разделяясь на атомы. И всё же ныряльщики говорят, что когда отголоски этих вибраций касаются кожи на безопасном расстоянии, ощущение от этого испытываешь причудливое, интимное, словно слушаешь музыку или занимаешься любовью. Ныряльщики не могут смотреть в камеру, когда рассказывают об этом, словно камера — глаз Господа, и, не встретившись с Его взглядом, они могут сохранить свою добродетель. «Вибрации окрашены в цвет желания», — шепчут они.

Разумеется, никто не работает мальцовым ныряльщиком вечно. Мы для такого не созданы. Кадеш, киты или, может, Венера сама по себе, целый мир; что-то в конце концов с нами расправляется. В результате всех настигает мальцовое безумие, этакий шелковистый, изысканный делирий, который неспешно, с оттяжкой, ломает тебя, пока ты не рухнешь, бормоча про цвет желания. Мы говорим, что мальцовые киты не живут в том смысле, в каком живём мы. Но я говорю: где есть молоко, там есть спаривание, не так ли? Ведь для чего же ещё предназначено молоко, как не для питания нового поколения, нового мира? Мы ни разу не видели детёныша мальцового кита, но эти матери бесконечно «кормят» кого-то молоком. Кого же они кормят там, посреди своего красного моря? И с кем спариваются? Это должно быть что-то здоровенное. Может, размером с город…

[Нечёткий треск радиотрансляции с Земли внезапно делается громче — «Au revoir, mes enfants! À la prochaine fois! Bonsoir! Bonsoir! À bientôt!»[68]

 — а потом резко умолкает. Внутри Энки гаснут все огни.]

АМАНДИНА

Поздравляю с концом света.

ВЗГЛЯНИТЕ НА ЕЁ ЛИЦО

Взгляните на её лицо. Это ваше лицо. Она маска, которую вы носите. Взгляните, и вы увидите в её чертах отражение нерождённого фильма, который она хочет снять. В ваших собственных чертах. Ничего ещё не произошло; у фильма даже нет названия. Он не заслуживает называться полноценной идеей. Но он там, в её упрямом подбородке и прищуренных глазах. Она язвительно хмурится на чёрно-белом, и её неодобрение таких фантазий — отцовских фантазий: исчезнувших героинь и жутких местечек, где безусловно произошло нечто ужасное — проступает в морщинке на её лбу, в том, как она постукивает ноготками по распылителю, пока бурлящие шторма лижут стеклянный купол, а бронированные покаянные рыбки с фонарями в челюстях ложатся на курс.