Сияние Каракума (сборник)

— А тот день, помнишь, когда у вас был той?..

— Той?

— На тебе ещё тогда были такие красивые туфельки.

— Белые?..

— Я люблю тебя, Отджа! Любил всегда! Я не забывал тебя ни на минуту. Я счастлив, что снова нашёл тебя! К чёрту всё! Мы будем с тобой вместе работать. Я учитель. А в селе очень нужны учителя. Привезу сюда мать и отца!.. Что же ты молчишь? Скажи хоть что-нибудь мне, Отджа!..

— Чай остыл.

— А?!..

— Чай остыл, говорю…

«Так-татак… так-татак…» — торопливо и весело отстукивают ритм колёса вагона. А весёлого, в общем-то, мало. Сумбур сплошной в мыслях, а не веселье.

Объяснение не состоялось, хотя говорил я много. Пусть сбивчиво и косноязычно, но с чувством говорил. С настоящим чувством, смею вас заверить! Снова и снова обращался за содействием к нашему детству, ибо ни на что иное мне пока ещё не было возможности опереться. Строил радужные планы, рисовал заманчивые перспективы будущего. Вероятно, в эти минуты я переживал самый высокий творческий подъём за всю свою жизнь.

Отджа слушала меня серьёзно и доброжелательно. Однако и не поощряла моё «красноречие». Она не обидела меня категорическим «нет», но и не сказала слова надежды. Просто уклонилась от прямого ответа.

Я уехал в то же утро. Попросту, я бежал, как последний трус, бежал, не попрощавшись, едва лишь за Отджой скрипнула калитка. Неприглядность своего поступка понял уже в поезде, вознамерился было вернуться, но решимости не достало, и я, махнув рукой, поехал дальше, всё отчётливее и отчётливее ощущая, что вернуться рало или поздно всё равно придётся.

«Так-татак… так-татак…» — рокочут колёса. Скоро Ашхабад. Уже давно промелькнул Гяурс, начинается Анау. Мои нетерпеливые спутники по купе суетливо и шумно тащат свои пожитки в коридор, поближе к выходу. А я сижу у окна, и нет у меня ни малейшего желания выходить. «Я напишу о тебе не очерк, а роман! — сказал я Отдже. — Ты веришь, что я напишу о тебе роман?» Она тихонько и совсем необидно засмеялась: «Ты славный парень, Шамурад, я верю в твои добрые намерения». — «Хочешь сказать, что такими намерениями ад вымощен?» — обидевшись, я попытался щегольнуть своей эрудицией. Она возразила: «Не надо искать то, чего нет. Я сказала и могу повторить, если хочешь, что верю в тебя. Если талант и настойчивость объединяются, им доступно многое, почти всё в жизни». — «А ты будешь читать роман или… или потеряешь его, как сборник рассказов?» — занудливо лез я на конфликт. Но она не приняла моих условий, она уговаривала меня, как мать уговаривает неразумное дитя: «Буду читать, буду, успокойся. Кто может устоять перед хорошей книгой?»— «А перед её автором?» — «Ты тщеславен, Шамурад. Это неплохо. Не надо лишь, чтобы тщеславие было слишком большим и закрывало всю перспективу, не надо, чтобы оно было главным жизненным принципом…»

Наверное, на вокзале меня встретит Гуль. Я не давал ей телеграммы о своём возвращении, однако почему-то уверен, что она придёт на вокзал. Что я скажу ей, чем добрым встречу? Может, лучше вообще переждать в вагоне? Так… опять трусость!.. Опять от самого себя прятаться? Или, может быть, всё-таки вспомнить, что ты мужчина, человек, а не пустышка какая?..

Я сижу и думаю, думаю. А поезд уже стравливает тормозной воздух, уже проплывает мимо окна ашхабадский перрон, и я действительно вижу среди встречающих напряжённое лицо Гуль. Непроизвольно откидываюсь назад, непроизвольно трогаю занавеску на окне. От кого же я пытаюсь закрыться?

Не знаю, какие слова я скажу Гуль. Не знаю, скоро ли напишу роман, и как быть с моей мечтой учительст-вовать в селе, где живёт Отджа. Одно лишь я знаю наверняка: бездумного самодовольства больше не будет, жни, надо строже, серьёзнее, уважительнее к окружающему. Вероятно, это не так-то просто. Но ведь просто, говорят, только трава растёт. Да и то — с какой стороны посмотреть…

Перевод Т.Павловой

Реджеп АЛЛАНАЗАРОВ

ОГУЛЬДЖЕННЕТ

…Вдоль берега недавно выкопанного канала расположилось селение, которое во всём районе называли не иначе как Иртык, то есть Рваное. Уж и не знаю, в честь чего дали ему столь странное название. Почти в самом центре селения возвышался солидный дом из жжёного кирпича. На его фасаде выложено: «1934 год». Шагах в тридцати от дома островерхая войлочная кибитка. В таких жили туркмены-кочевники в старину. Между кибиткой и домом — траншея под фундамент ещё для одного строения.

Кибитка принадлежала пожилому человеку Хайдар-ага. Кирпичный дом занимал его старший сын Атак. А теперь строился дом и для младшего сына.

— По весне, — говаривал в тот год Хайдар-ага. — выстроим нашему Чопану дом, не хуже чем у Атака будет.

Однако весна тридцать девятого года, — кто постарше, наверное, помнит, — выдалась необычайно дождливой. Река Теджен вздулась, вышла из берегов, и люди пошли городить дамбы вдоль берегов, другие занялись весенним севом. Река, однако же, вскоре прорвала все воздвигнутые людьми преграды, хлынула на поля и селения, причинив немалый ущерб; полая вода докатилась до впадины Атран и на время заполнила её.