Сияние твоего сердца

Я не успела захватить куртку, и теперь на мне только тонкие черные легинсы, просторная белая футболка, которую я обычно ношу дома, и тряпичные кроссовки на босу ногу. Ноги почти по колено в грязи – я легко сойду за любительницу побегать в дождь. Или за городскую сумасшедшую.

«Напиши, когда сядешь в поезд. Я буду ждать тебя на станции», – всплывает на экране. На секунду, всего на одну секунду, мне хочется заплакать от облегчения и от радости. Но ведь дискорды не плачут.

Момент сотворения

Когда я выхожу на вокзале в Гронингене, Ливень уже там и беспокойно оглядывается, высматривая меня в толпе. Я подхожу к нему, так и не придумав, что сказать, и не успеваю выговорить ни слова.

– Боже, ты без куртки! – Он быстро снимает свою куртку и накидывает мне на плечи, значки мелодично звенят. – С ума сошла? Что случилось, Сэйнн?

От куртки пахнет кофе и можжевельником. И дождем. Внутри она еще теплая от его тела, и, когда это тепло касается моей кожи, меня начинает трясти – от холода и от ужаса, даже зубы стучат. Теперь, когда я чудом избежала непонятной пока опасности, мне по-настоящему страшно. Страх – одна из немногих сильных эмоций, доступных дискордам. Глубокий примитивный инстинкт, необходимый для выживания.

Ливень обнимает меня, гладит по волосам, так и не просохшим в поезде, – осторожно, будто боится, что я сейчас вырвусь и убегу. Но мне не хочется убегать. Я держусь за него так, как будто тону, и в свежем ночном воздухе мне не хватает кислорода. Утыкаюсь лицом ему в плечо, стараясь дышать глубоко и чувствуя, как дрожь понемногу отступает.

– Я просто… просто… Извини, я не могу тебе всего рассказать…

На самом деле я думала дорогой – в то время, когда могла хоть о чем-то думать, – не сказать ли ему правду. Ведь Герцен разрешила, и это наверняка тот повод, который она имела в виду. «Всякое может случиться». Она знала? Знала, что меня будут искать? Но почему тогда она ничего мне не сказала? Или это она все и подстроила? Меня вновь накрывает волной паники, и я вцепляюсь в футболку Ливня так, что нитки трещат. Но он только крепче обнимает меня, заслоняя от ветра. И говорит:

– Это не важно. Главное, что ты здесь. Пойдем, тут недалеко.

По пути мы молчим. Потом Ливень открывает передо мной дверь, и меня обдает теплом и незнакомыми запахами чужого жилища – сохнущего после стирки белья, кофе и подгоревших тостов.

– Мы с Миком оба не любим готовить. – Ливень смущенно убирает со стола тарелку с остатками хлеба. – Ты голодная? Можем что-нибудь заказать.

– Спасибо. Я сначала в душ. Но от кофе не откажусь. – Я стягиваю мокрые кроссовки и чувствую, как медленно согреваюсь. – Мик не будет против гостей?

Свет не горел, когда мы вошли, и в квартире очень тихо. Вокруг творческий беспорядок, везде книги, блокноты, просто листы бумаги с какими-то набросками, стоят грязные чашки с кофейными разводами и засохшими чайными пакетиками. Но здесь хотя бы просторно. Гронинген тоже студенческий город и популярное место для туристов, но в Амстердаме такая квартира стоила бы гораздо дороже.

– Я ему так и не дозвонился. Думаю, он у родителей. Или, может, ему просто стыдно после вчерашнего. Дурак, мы могли бы просто поговорить.

Ливень роется в шкафу рядом с дверью, на пол падают разноцветные пакеты, бело-оранжевые коробки PostNL [17], журналы… Наконец он находит то, что искал, – пару огромных мягких тапок в виде мохнатых лап с длинными черными когтями, и ставит их передо мной:

– Извини, других у меня нет. Но тут прохладно, так что надевай. Я сейчас найду тебе какую-нибудь одежду.

После душа я надеваю его спортивные штаны и футболку, похожую на ту, что сейчас на нем, только с цветовым спектром вместо разводов, влезаю в тапки – они теплые и удобные, и это особенно приятно после такой дороги. И вдруг понимаю, что никогда еще ни к кому так не приходила в гости – чтобы носить чужую одежду, забираться с ногами на кровать и, завернувшись в плед, пить кофе, который для меня сделали.

Не то чтобы дискорды не любят гостей, но мне раньше казалось, что такие уютные кадры делают только для соцсетей. Плед с репродукцией «Звездной ночи» Ван Гога, флисовый и мягкий.

Напротив кровати в комнате Ливня стоит стол с большим белым iMac, рядом лежит графический планшет с довольно потертым экраном и стилус, над столом несколько полок с книгами и скетчбуками, а все остальное место на стенах занимают рисунки. Большие, с журнальный разворот, и маленькие, вырванные из карманного блокнота, они все нарисованы по-разному и разными материалами – простым карандашом, акварелью, хотя больше всего маркерами, и все их объединяет одна тема – люди за работой: бородатый художник за холстом с кистью в руке, мальчишка с длинной челкой в черном худи, рисующий на стене граффити баллончиком, двое малышей в цветных панамках и выстроенный ими песочный замок.

Музыкант с бас-гитарой на сцене и толпа под ней – море голов и рук, задумчивый скульптор у тонкой женской фигуры – Пигмалион и Галатея, кажется, что девушка вот-вот откроет глаза.

Я смотрю на все это и на секунду забываю, где я.