Сила обстоятельств: Мемуары

Нам показалось необходимым различить среди «левых» наших истинных союзников и наших противников. Команда «Тан модерн» решила выяснить смысл этого затасканного ярлыка, и Ланзманн взялся впрямую приступить к проблеме, написав статью о «человеке левых взглядов». Другие вели расследование, изучая частные случаи. А я подошла к вопросу с другой стороны, попытавшись определить идеи, которые исповедуют сегодня правые. Мне понравилось развенчивать мифы, созданные вокруг женщины; и в этом случае речь тоже шла о том, чтобы обнажить практические истины — защита привилегий самими привилегированными, — которые прячут свою непристойность за туманными системами и понятиями. Экономисты оттачивали для собственного пользования теории, более хитроумные, чем теории их отцов. Но чтобы оправдать свою борьбу, они уже не знали, на какую этику или какой идеал сослаться. Их мысль, пришла я к выводу, это контрпродуктивная мысль. Будущее доказало мою правоту. Устами Кеннеди, Франко, Салана и Мальро «свободный мир» уверяет, что нет иного смысла существования или другого правила, кроме одного: нанести поражение коммунизму, и потому не способен предложить ничего позитивного. Жалко смотреть на те отчаянные усилия, с какими правительство США ищет пропагандистские темы: оно не может скрыть от мира, что единственные ценности, защищаемые Америкой, это американские интересы.

Зимой мы с Ланзманном съездили в Марсель. Несмотря на разрушительное уродство реконструкции, я все еще любила этот город, и Ланзманну он тоже понравился. Какая это была радость — открывать по утрам глаза и видеть флотилию старого порта, а по вечерам наблюдать, как окрашиваются в золотистый цвет его гладкие воды. Мы работали над своими статьями, гуляли, беседовали и усердно читали газеты. Однажды утром из огромного заголовка на первой странице мы узнали, что Булганин сменил Маленкова на посту председателя правительства; правой рукой у него стал Хрущев. Снова тяжелая индустрия получала приоритет над легкой промышленностью. Ракоши взял в Венгрии власть у Надя. Но к сталинизму не вернулись. Заговорили о сосуществовании. В июне Булганин и Хрущев нанесли визит Тито.

У меня было огромное желание побывать в СССР, но еще больше хотелось увидеть Китай; я прочитала репортаж Белдена и те немногие книги о китайской революции, которые появились на французском языке. Все путешественники, возвращавшиеся из Пекина, говорили о нем с восторгом. Когда Сартр сказал, что нас туда пригласили, я не осмеливалась в это поверить. И все еще сомневалась, когда в июне присутствовала на необычайном представлении Пекинской оперы.

А пока я совершила более скромное путешествие, но для меня весьма значимое. В Хельсинки проходил конгресс Движения сторонников мира, моя политическая эволюция вызвала у меня желание принять в нем участие, и я поехала туда с Сартром. На несколько часов мы задержались в Стокгольме, потом поднялись над морем такого холодного зеленого цвета, что оно казалось похожим на расплавленный лед. Я видела россыпь затерянных островков, представлявшихся еще более одинокими, когда на каком-нибудь выступе вставал вдруг дом. Они множились, и я уже не понимала, пролетаю ли я над водами, усеянными землями, или над землей, разбитой водой. Восторжествовал материк: ели, таинственные, под стать рифам, озера. Эти недоступные места, невидимые, замкнутые, разрозненные, мой взгляд выхватывал и объединял, наделяя эту часть планеты обликом, существовавшим лишь для меня и все-таки вполне реальным. Я испытывала минувшее волнение детских лет, когда мои глаза воссоздавали мир, и ту давнишнюю печаль: через мгновение ничего этого не будет, ни для кого.

В Хельсинки я испытала то, что Сартр почувствовал в Вене. В огромном зале, украшенном флажками и знаменами, были представлены все страны, ну или почти все. Множество костюмов: индусы, арабы, священники, попы. Трогательно выглядели все эти люди, движимые одной общей надеждой и добиравшиеся сюда на свой страх и риск со всех концов мира. Я разговаривала с американскими студентами, тайно приехавшими в Хельсинки: у них могли отобрать паспорта. Сартр представил мне Марию Розу Оливье, прекрасную аргентинку; парализованная, она перемещалась с одного конца земли на другой в инвалидной коляске: в Финляндию ей пришлось добираться через Чили. Я познакомилась с кубинским поэтом Николасом Гильеном и бразильским писателем Жоржи Амаду, мне нравились его романы. Я снова увидела Анну Зегерс и ее голубые глаза. За ужином с Сурковым и Фединым я пила грузинское вино и, слушая под бледными небесами нерешительно наступавшей ночи шелест деревьев, вспоминала, как четыре года назад мы с грустным любопытством смотрели на русские проволочные заграждения и часовых со звездами. Для нас железный занавес упал; нет больше запретов, нет гонений, социалистический мир составил часть нашей вселенной.