Сила шести

Я расправляю плечи и сжимаю зубы.

— Для тебя я никогда не буду готовой, потому что ты перестала верить, Эммалина.

Имя застает ее врасплох. Она раскрывает было рот, но не выдает приготовленную тираду.

— Ты не представляешь, что мне приходится выносить от других девушек. Ты бродишь со своей Библией, молишься и перебираешь четки, и тебе совершенно все равно, что меня травят, что у меня есть лишь один друг, что все сестры меня ненавидят, а при этом целый мир ждет, чтобы я его защитила. Даже два мира! Лориен и Земля нуждаются во мне, а я заперта здесь, как животное в зоопарке, и тебе все равно.

— Конечно, не все равно.

Я начинаю плакать.

— Нет, все равно! Все равно! Может, тебе было не все равно, когда ты была Одеттой, и не совсем все равно, когда Эммалиной. Но с тех пор как ты стала Аделиной, а я — Мариной, тебе безразлична и я, и остальные восемь, и то, ради чего мы здесь. Извини, но мне претят твои разговоры о спасении, когда я пытаюсь добиться именно его. Я пытаюсь нас защитить. Я пытаюсь сделать так много добра, а ты ведешь себя так, как будто я чуть ли не зло.

Аделина делает шаг вперед, раскрывая руки для объятия, но что-то ее удерживает, и она отступает. Ее плечи дрожат, и она начинает плакать. Я тут же обвиваю ее руками, и мы обнимаемся.

— В чем дело? Почему Марина не в столовой?

Мы оборачиваемся и видим сестру Дору, которая стоит, скрестив руки на груди. На ее запястьях висит медное распятие.

— Иди, — шепчет Аделина. — Мы поговорим об этом позже.

Я вытираю слезы и ухожу мимо сестры Доры. Покидая неф, я слышу, что Аделина и сестра Дора о чем-то горячо спорят, их голоса отдаются от сводчатого потолка. Я с надеждой приглаживаю волосы.

Перед тем как пробраться вчера ночью назад в спальню, я при помощи телекинеза провела Ларец по темному узкому коридору в левое крыло нефа, мимо вырубленных в каменной стене старинных статуй. Теперь он лежит наверху узкой башенки в северной колокольне, надежно укрытый за запертой дубовой дверью. Пока что он будет в сохранности, но если я не смогу убедить Аделину в ближайшее время открыть его вместе со мной, то придется перепрятывать его в другое место.

Я не вижу Эллы в столовой и начинаю волноваться, что мое Наследие, может быть, дало какой-то обратный эффект, и она оказалась в больнице.

— Она в кабинете сестры Люсии, — говорит одна из девушек, когда я спросила об Элле за ближайшим к двери столом. — С ней была замужняя пара. Наверное, они хотят ее удочерить. — Она кладет себе в тарелку ложку тяжелого сырого омлета. — Счастливая.

У меня подкашиваются ноги, и, чтобы не упасть, я хватаюсь за край стола. Я не вправе огорчаться из-за того, что Элла покинет приют, но ведь она мой друг. Конечно, я знала, что она будет у сестер одной из первых кандидаток на удочерение. Элле семь лет, она симпатичная, умная, приятная в общении. Я искренне надеюсь, что у нее будет дом, тем более что она потеряла родителей. Но, как это ни эгоистично, я не могу позволить ей уйти.

Еще когда мы с Аделиной только попали сюда, было решено, что я никогда не буду претендовать на удочерение. Но сейчас я задумываюсь, может быть, стоило? Может быть, меня бы кто-нибудь полюбил.

Я понимаю, что, даже если Эллу сегодня удочерят, какое-то время уйдет на оформление документов. Так что она пробудет здесь еще неделю, или две, или три. Но это все равно разбивает мне сердце и только усиливает мою решимость покинуть это место сразу же, как только я открою Ларец.

Я с опущенными плечами выхожу из столовой, беру куртку, прохожу через двойные двери и иду вниз по склону, даже не задумываясь, что пропускаю школу. Я выискиваю глазами мужчину с книжкой о Питтакусе. Может, он таится где-нибудь на тротуаре позади торговцев на Кале Принсипаль, перебегая из тени в тень.

Проходя мимо «Эль Пескадора», деревенского ресторана, я бросаю взгляд на брусчатый переулок. Там стоит мусорный бак. Его крышка отодвигается и слетает, сам бак начинает подрагивать, а внутри слышно какое-то царапание. Потом на краю бака появляется пара черно-белых лап. Это кошка. Когда она не без труда выбирается и прыгает на землю, я вижу у нее на правом боку длинную глубокую рану. Один глаз опух и закрылся. Похоже, она умирает от изнеможения и от голода, смирилась с этим и лежит в мусоре.

— Бедняга, — говорю я. Я знаю, что теперь и шага не ступлю, пока ее не вылечу. Она урчит, когда я опускаюсь рядом с ней на колени, и не сопротивляется, когда я кладу на нее руку. Холод быстро струится от меня на кошку, быстрее, чем когда я лечила Эллу или свою собственную щеку. Не знаю, то ли Наследие становится сильнее, то ли оно быстрее действует на животных. Ее лапы распрямляются и раскидываются в стороны, дыхание учащается, а потом обращается в громкое урчание. Я осторожно поворачиваю кошку и осматриваю правый бок: он зажил и покрылся густой черной шерстью. Заплывший глаз стал нормальным, он открылся и смотрит на меня. Я назвала кошку Наследием и говорю:

— Если ты хочешь убраться из городка, Наследие, то нам есть о чем поговорить. Потому что, думаю, я скоро уеду, и ты могла бы составить мне компанию.