Сила Слова в Древней Ирландии. Магия друидов

Наверное, на каком-то палеоисторическом уровне здесь можно увидеть намек на реальную смену этносов в ирландской земле, начавшуюся еще с мезолита. Или позднее – уже в Бронзовом веке, когда гойделы, а точнее их предки, вытеснили (поработили!) другие племена, возможно тоже кельтские, но скорее – бриттские. На уровне же псевдоисторического нарратива порабощенными племенами даже в сагах, казалось бы, относящихся к другим циклам, повествующих о других локусах и событиях, и привязанных к гораздо более позднему времени (согласно Анналам, «Похищение» происходило примерно в 2–4 гг. н. э.), все равно остаются те же Племена Богини Дану. Они, вспомним, не изгнаны, они ушли в недра озер и внутрь холмов и, отметим, продолжают оставаться там же и в ирландском фольклоре, приняв имя сидов. Вспомним, как начинается сага «Опьянение уладов»:

Do-chuatar Túath Dé Danann i cnoccaib ┐ síd-brugib cu ra accalser sída fo thalmain dόíb. Barfhácsat cúicfhiur díb ar Comair cacha cόicid i nérinn le mόrad chath ┐ chongal ┐ áig ┐ urgaile etir Maccu Miled [Watson 1967: 1] – Ушли Племена Богини Дану в недра гор и в холмы-сиды, так что подчинились им сиды, что были под землей. Выделили они пятерых из них, чтобы те следили за пятью пятинами Ирландии, множили там битвы и поединки, сражения и схватки между сыновьями Миля.

То есть, как мы видим, враждебность «порабощенного» народа направлена теоретически в равной мере против всех гойделов, к которым относятся и улады, и жители Коннахта, однако в данном случае Федельм, как мы можем реконструировать ее «логику», в качестве главного объекта вражды должна видеть все же в первую очередь хозяев Круахана. И оформленные как пророчество ее слова предстают предречением «реализуемым», чего не понимает и не может понять Медб, относящаяся к другому этносу. Возникший конфликт – не просто личностный, он предстает этническим и социальным, поскольку Федельм не просто представительница порабощенного народа[107], но и все-таки пророчица, то есть принадлежит к жреческому классу.

Как можем мы предположить, аналогичное столкновение лежит и в основе конфликта князя Олега с волхвом в «Песни о Вещем Олеге», по крайней мере – в интерпретации Пушкина, как бы дополняющей «Повесть временных лет»: носитель скандинавского сознания, Олег, как и полагается конунгу, предполагает, что волхв может его бояться, и предлагает ему за прорицание плату, однако волхв, как представитель общества с иным распределением основных социальных функций, оказывается этим предположением оскорбленным («…и княжеский дар им не нужен»). Но месть его принимает характер завуалированный и, как и в случае с Федельм, она оказывается оформленной внешне как предречение-предостережение, на деле оборачивающееся проклятием. Более того, возможно волхву и не было нужно в качестве предлога оскорбительное замечание Олега-Хельги: «В награду любого возьмешь ты коня». Предлог причинить вред варягу заключался уже в том, что тот принадлежал к враждебному этносу, который, хотя вроде бы и был приглашен «княжить», на деле разорял родную волхву землю. Столкновение этнических стереотипов как лежащее в основе конфликта Олега и местного волхва (повторяю, привнесенное Пушкиным, о чем – ниже), как кажется, уже хорошо всем знакомо и понятно. Но мне хотелось бы, как раз в связи с аналогией встречи королевы Медб с местной прорицательницей Федельм, обратить внимание еще на одну деталь. Продолжая развивать идею Пушкина, который мог данную тему внести и бессознательно, следует отметить, что «колцедаритель» конунг должен был включать в обмен дарами в первую очередь – поэта, который создавал для него так называемый «комплекс вечной славы». Жрец же стоял как бы вне этого ритуального обмена, над ним. Вспомним многочисленные суждения и предречения друида Катбада в сагах уладского цикла: за них никогда не следует упоминаний о каких-либо дарах. То же можно сказать и о других многочисленных случаях друидического предречения.