Сильнее боли

Глядя на отца, казавшегося спящим, но никогда еще не находившегося в большем, чем сейчас, напряжении, Тарас почувствовал вдруг такую за него гордость, такую любовь, что готов был прижаться к нему и передать эту любовь для удесятерения силы. Но подумал он это лишь образно, а вот в следующее мгновение понял вдруг, что в подспудно возникшем желании может таиться и рациональное зерно.

Конечно, он не стал прижиматься к отцу, опасаясь, что может отвлечь, нарушить его ментальную связь с Валеркой. Он приблизился осторожно и остановился в двух шагах от отца. Заговорил медленно и монотонно, словно читал молитву:

– Папа, я люблю тебя, я горжусь тобой. Я всегда любил тебя и ждал твоего возвращения. Я знал, что ты не предавал меня, и нет в том твоей вины, что ты не мог жить с нами. Я верю и знаю, что ты любил меня, что ты продолжаешь любить меня до сих пор. Люби меня, папа, пожалуйста, люби! И я тоже буду любить тебя всегда-всегда-всегда.

* * *

Что произошло в следующую секунду, Тарас не сразу понял. Чуть дрогнул отец, выгнулся и обмяк в инвалидном кресле Голубев, прекратили стучать по полу Валеркины руки и ноги. А сам Тарас, обведя взглядом комнату, вспомнил вдруг, что уже был здесь несколько дней назад. Он сидел на том самом стуле, где сейчас отец, а напротив так же стояло кресло Голубева, и они вели с инвалидом совершенно глупейший разговор о дурацком обете безбрачия, о карме и ауре, о прочей подобной ерунде. А потом Тарас вышел отсюда, прогулялся немного по городу и отправился домой.

Пожалуй, пора это было сделать и сейчас.

– Папа, — положил он ладонь на плечо отца. — Ты победил. Ты самый сильный и лучший.

Отец ничего не ответил, лишь поднял к плечу руку и сжал пальцы Тараса. Он тяжело дышал, и пот продолжал струиться по шее.

– А вы проиграли, господин знахарь, — посмотрел на Голубева Тарас, но глаза того были закрыты, и ни один мускул на его лице не дрогнул.

– Он умер, — прохрипел отец. Он молчал минуту, а то и две, словно эти два слова отняли последние силы, а потом сказал уже почти обычным голосом, лишь часто прерываясь для очередного глубокого вдоха: — Наши силы уничтожили друг друга. Но у меня осталось и кое-что еще, кроме этого проклятого дара, — он крепко сжал пальцы Тараса, которые продолжал держать в ладони, — а у Кирилла — нет.

– Любовь, — прошептал Тарас.

– Любовь, — эхом откликнулась Галя.

– Любовь, — подтвердил отец. Но тут же подобрался, став почти прежним, и скомандовал: — Берите мальчика и быстро поезжайте домой. Там Ольга… — он осекся было, но продолжил: — Ольга связана, что он еще там сделал, неизвестно. Возьмите машину вот этого, — кивнул он на распластавшегося неподвижно Валерку, — он еще долго очухиваться будет.

– Папа, он не виноват! — вступился за друга Тарас, но отец лишь махнул рукой:

– Да знаю, я, знаю! Какая разница, вам машина нужнее сейчас, заберет потом. Я его тут пока вылечу… Хотя вот ведь, лечить-то я больше не умею. Ну ничего, коньяком отпою или просто чаем. Не помрет. Молодой, крепкий.

– А зачем тебе-то здесь оставаться? — не понял Тарас.

– Откачаю сначала Валерку вашего, а через час сиделка придет. Ну, домработница по совместительству и все такое прочее…

– Откуда ты знаешь?

– Знаю вот, — усмехнулся отец. — Так уж вышло, что вся Киркина память во мне теперь сидит. Перетянул я ее как-то, или он перед смертью отдал, чтобы я во всем разобрался. А разбираться, скажу я вам, придется. Не так тут все просто. Сдается мне, что и мы с ним такими же статистами были, как и вы у него. Только мы — другого порядка.

– А кто же был… над вами?

– Не знаю, — нахмурился отец. — Говорю ж, разбираться буду. Если захочешь, давай вместе попробуем.

– Конечно захочу! — радостно воскликнул Тарас. — Заодно и в нашей истории точки расставим. Например, зачем он меня все-таки в деревню послал?

– Но это потом, а сейчас надо о Кире позаботиться. Придет Тамара, вызовем милицию, врача, все официально оформим…

– Но зачем? Ведь такое поднимется!

– Да ничего не поднимется. Умер инвалид на глазах старого друга. Не выдержало сердце радости встречи. Домработница подтвердит.

– А если нет?

– Подтвердит. Она ведь тоже его «статистом» была. Одним из самых главных. Это ведь она в первый раз Костю украла, тобой переодевшись, — посмотрел он на Галю. — А сначала телефон твой у рыбаков выкупила. Я тебе его потом принесу. И много чего еще творила. Не по своей, конечно, воле, но все равно вряд ли она милиции это рассказывать захочет.

– А если она сейчас, вспомнив все, не придет сюда больше?

– Ну, не придет — и не надо. Один справлюсь. Только придет. За деньгами придет, которые ей Кирилл задолжал за полгода, да и вещи тут ее кое-какие есть. Придет, девка она жадная. — Отец перевел взгляд с Тараса на Галю, подмигнул притихшему Костику, опять посмотрел на Тараса: — Так что дуйте давай! Лётом! И мне сразу позвоните, скажете, как там мать. Все-все-все, — похлопал он в ладоши, — работаем! И продолжаем жить.

– И любить, — снова вырвалось у Тараса.

– А это, ребята, самое главное, — очень серьезно ответил отец. — Без этого видите, что получается…