Сильнее боли

– Кир, я не верю, что это ты… — Отец пододвинул к себе стул и тяжело опустился на него. — Ты не мог стать таким. Я даже не про убийства. Я даже понимаю тебя и готов принять то, что ты живешь чужими воспоминаниями. Но играть живыми людьми, словно марионетками, ведь это недостойно человека! И не просто человека — офицера.

– Перестань выражаться как политрук! — взорвался вдруг Голубев. — Советская власть давно кончилась, Миф. Хватит меня воспитывать! Ты ведь ничем не лучше меня, только что можешь передвигаться.

– О чем ты, Кирилл?..

– Ты хочешь сказать, что сам не используешь статистов? Не пользуешься открывшимися перед тобой возможностями? Тогда скажи, на что ты купил все то, что на тебе надето? Твоей майорской пенсии хватило бы разве что на эту дурацкую кепочку.

– Как ты можешь, Кирилл?.. — Отец снова поднялся со стула, и кулаки его сжались до белизны на костяшках. — Кир, что ты такое несешь? Это купил мне мой пасынок. Он бизнесмен, он всего добился собственной головой и руками…

– И по собственной воле он гонялся за нашими юными друзьями позапрошлой ночью? — усмехнулся инвалид.

– Нет, не по собственной. Я попросил его присмотреть за Тарасом и Галей. Просто попросил, устно, как отец сына. Я никому, слышишь ты, никому никогда не навязывал своей воли с помощью этой гадости, свалившейся на нас. Никому и никогда, ты понял, капитан?!

– Понял, сядь, успокойся. Сердчишко-то лопнет — и вылечить не успеешь. Верю я тебе, товарищ майор, верю. И знаешь почему? Потому что дурак ты, лопух. Дураком был, им же и помрешь. И, наверное, скоро.

* * *

Тарас услышал, как хлопнула входная дверь. Он быстро обернулся. В комнату вбежал запыхавшийся Валерка Самсонов. В руках он с трудом удерживал трепыхающийся сверток из цветастого покрывала, показавшегося Тарасу очень знакомым. И уже в следующее мгновение он понял, откуда знает его. Это было покрывало с маминой кровати!

Он рванулся к Валерке, но тот остервенело выкрикнул: «Стоять!» — сорвал покрывало и поставил перед собой дергающегося Костю, руки и ноги которого были замотаны скотчем, а полоса липкой ленты наискось тянулась через рот.

Вскрикнула Галя и тоже метнулась через комнату, но в руке у Валерки блеснул нож, лезвие которого тот быстро приставил к горлу мальчика.

– Стоять! — вновь заорал учитель физики. — Или я убью его!

Тарасу казалось, что он сходит с ума. Он смотрел на горошины слез, катящиеся по щекам мальчика, видел перекошенное ненавистью и злобой лицо друга и не мог поверить, что это ему не снится.

Галя тоже оцепенела, замерла посреди комнаты, а потом медленно-медленно сползла, будто тая, на колени и завыла, кусая губы.

– Галя, Галя, — забормотал Тарас, готовый и сам рухнуть рядом с любимой, так ослабели вдруг ноги, — не надо, держись, ты испугаешь Костю… — А потом он заглянул в безумные Валеркины глаза и сказал, стараясь, чтобы голос оставался спокойным: — Валера, ты что? Это же я, Тарас. Ты что, не узнал меня? Отпусти мальчика, что ты делаешь? Ведь это ребенок. Давай поговорим по-мужски.

– По-мужски?! — захохотал Валерка. — Ты наконец-то стал мужчиной? Поздравляю. Это она доставила тебе такую радость? — мотнул он потной головой в сторону давящейся всхлипами Гали.

Тарас чувствовал, что внутри у него закипает неведомая ему доселе злость. Он готов был сейчас, не задумываясь, броситься на бывшего друга. С голыми руками против ножа. Но Валера угрожал Костику, а потому приходилось сдерживать внутри пар, давление которого могло бы, наверное, разнести эту квартиру на камешки.

– Валера, — сказал он. — Скажи, чего ты хочешь?

– То, что я хочу, ты не сделаешь, хлюпик. И она не сделает. И даже твой папаша. Ведь это же твой отец, да? Сильный, красивый, живой. А у меня больше нет отца. Ты можешь воскресить его, сволочь?! Ты можешь хотя бы отдать мне его тело? Нет? Так чего ты тут вякаешь, гадина? Это вы с твоим папочкой убили его, развеяли по ветру! Вы!..

– Так чего же ты все-таки хочешь? — резко прервал эту истеричную тираду Тарас. Он, конечно, рисковал, но еще больше он опасался, что, заведя себя до предела, Валерка не выдержит и полоснет по Костиному горлу.

– Я хочу, чтобы восторжествовала справедливость, — почти спокойно ответил Самсонов. — Вы убили моего отца, теперь ты убьешь своего. А потом она убьет тебя.

– А что будет с ней? — машинально спросил Тарас, потому что и впрямь это волновало его в первую очередь. Он думал сейчас лишь о том, как спасти Костю и Галю.

– Это тебя уже не будет беспокоить, поверь мне, — раздался вдруг глухой низкий голос от окна. Солнце уже переместилось из его проема, и, хоть окно оставалось ярким, Тарас теперь смог рассмотреть лицо Голубева. Неприятное, осунувшееся, с черными мешками под глазами. И еще он увидел так не идущую к этой трупной маске мягкую, почти добрую улыбку, адресованную ему.

– Соглашайся, — коротко бросил отец, даже не взглянув на Тараса.

– Миф, ты уж прости, — не переставая улыбаться, перевел Голубев взгляд на отца, — но стрелять он будет в голову. В упор. Тебе не будет больно, командир.