Сильнее боли

* * *

Мама, конечно же, не спала. Галя, предупреждая упреки и причитания, сразу же повинилась и рассказала все то же, что и отцу. И, не дав маме опомниться, сразу перевела разговор на Костика: как он кушал, как быстро заснул, что говорил, что у них в садике было?

Бабушка, услышав о внуке, тут же растаяла. Забыв о провинности дочери, заулыбалась, стала подробно рассказывать. Конечно же, по ее словам выходило, что лучше Костика вообще ребенка быть не может, и, казалось, она могла говорить об этом бесконечно. Разумеется, Галя с мамой была на сей счет абсолютно согласна, но уж очень она хотела спать, глаза так и закрывались.

– Ой, мамочка, прости, — помотала она наконец головой. — Засыпаю. Пойду я лягу. Не сердись на меня, ладно? Я больше так не буду… — Галя прижалась лбом к маминой груди, потом подняла голову и нежно поцеловала в щеку. — И спасибо тебе. Ты у меня самая-самая лучшая!

– Зато ты как была хитрюшкой-ластилкой, так ею и осталась, — заулыбалась мама. Потом глянула на часы и замахала руками: — Иди и правда ложись. Завтра ж не встанешь на работу!

Страшная усталость, будто сорванный этой фразой с горы снежный ком, разом вдруг обрушилась на плечи. Галя чуть не заснула прямо в ванной под горячими струями, смывающими реальную грязь, но так и не доставшими до въевшейся в душу; потом еле дотащилась до кровати и провалилась в сон моментально. Но облегчения он ей не принес. Сначала, будто качественная видеозапись, приснилось еще раз все, произошедшее на даче. Потом — онемение тела и запах лекарств. Затем — голос, тот самый, что и у сердобольного водителя. Только теперь он не предлагал помощи. Он, оставаясь таким же равнодушно-холодным, заявил:

– Я все равно тебя убью.

12

Тарасу снилось почти то же самое, что и Галине. Только заснул он не сразу, хоть и казалось, что не успеет донести голову до подушки, как склеятся веки. Мамино упоминание деревенских родственников унесло его в прошлое.

Колдуны… Все в Ильинке считали дедова брата Порфирия колдуном. И сына его, Тарасова двоюродного дядьку Матвея, тоже. А заодно и жену дяди Матвея — тетю Тамару. И даже дочку их, Катюху, ровесницу Тараса, — до кучи. И откуда это поверье пошло — никто уж не помнил. Да и что там помнить, говорили люди, вы на того Порфирия только гляньте! Колдун и есть.

А что на него глядеть? Дед Порфирий травы лечебные знал, заговоры. В беде к любому на помощь приходил — и звать не надо. Пошепчет, вокруг сучка на деревяшке пальцем поводит, потом вокруг больного места, снова пошепчет, снова поводит. И заживало ведь! А если болезнь снаружи не видно, отвар или настой выпить давал. Тоже помогало. Так что людям бы благодарить Порфирия да радоваться, что есть такой человек в селе, а они чурались. Прижмет — прибегут, а как болезнь отпустит — колдун, шепчут и крестятся украдкой.

Но дед Порфирий умер, а сын его, Матвей, был не таким, как отец. Он на людей смотрел без ласки. Может, обиду таил за отца, а может, просто взгляд у него тяжелый.

Но и дядя Матвей кое-что знал и умел. Травы-то уж точно собирал. А вот лечить — никого не лечил. Только своих. И нигде, никогда на людях о своих способностях не заикался, тем более, их не показывал. А молва все равно по селу шла: колдун. Вон и скотина у них аж лоснится, и в огороде — загляденье. Ясное дело, колдун.

Хотя дяде Матвею было на то наплевать. Ему и впрямь — лишь бы скотина ухожена, огород полит-прополот, крыша залатана, семья одета и накормлена. А там говорите, что хочется, и живите, как можется.

В Ильинку они ездили раза три или четыре. Но первые, детские посещения почти стерлись из памяти, оставив лишь картинки, фрагменты, кусочки растерянной со временем мозаики. А вот последнюю поездку Тарас запомнил хорошо и отчетливо. Очень хотел забыть, да не получалось.

В тот год ему исполнилось четырнадцать. Из нескладного худенького мальчика, которого в классе почти не замечали, а если и обращались, то исключительно по прозвищу Заморыш, он, незаметно для себя самого, превратился вдруг в юношу, тоже нескладного и худого. Да, он не заметил этого превращения, все еще продолжая считать себя никчемным Заморышем. И лишь когда девчонки, а потом все чаще и парни стали обращаться к нему вместо прозвища по имени, Тарас неожиданно понял, что изменился. Он не стал, конечно, статным и сильным красавцем, но уже не казался ребенком.

Тогда еще жива была бабушка Лида, мама отца, и они ездили именно к ней. Но большую часть времени Тарас проводил у дяди Матвея и тети Тамары, а точнее — у Катюхи, с которой они почти не расставались, пока Тарас гостил в деревне. Лес, речка, сенокос — где Тарас, там и Катюха, где Катюха, там и Тарас.