Силы и престолы. Новая история Средних веков

Ислам с самого начала был религией купцов, но это не означало, что он противопоставлял себя науке. Со времен Аббасидского переворота в 750 г. высоко ценилось образование, а правители покровительствовали ученым. Что особенно важно, наука была отделена от религии, что позволяло восточным христианам и иудеям активно участвовать в накоплении общей массы знаний в мусульманской империи. В библиотеках, таких как багдадский Дом мудрости[749]

, хранились коллекции из сотен тысяч рукописей, переведенных на арабский язык почти со всех языков образованного мира. Просветительские и образовательные центры существовали в таких городах, как Кордова и Севилья в Андалусии, Ктесифон и Гондишапур в Персии, Эдесса и Нусайбин в Сирии и Палермо на Сицилии. При Аббасидах в городах, которыми управляли мусульмане, появились религиозные школы – медресе (старейшая из них открылась при большой мечети в Фесе (современное Марокко), построенной дочерью богатого купца Фатимой аль-Фихри в середине IX в.). С точки зрения масштабов, широты охвата и чистой любознательности мало что на свете могло сравниться с научными заведениями мира ислама, которые в VII–XIII вв. протянулись, словно нить жемчуга, от Месопотамии на востоке до Иберии на западе.

Эта питательная интеллектуальная среда взрастила величайших мыслителей мировой истории, от персидского математика IX в. аль-Хорезми, которого называют отцом алгебры[750]

, и его современника, блестящего химика Джабира ибн Хайяна, до медика XI в. ибн Сины (Авиценны) и гениев XII в., андалузского картографа Мухаммеда аль-Идриси и философа ибн Рушда (Аверроэса). Этот период сегодня называют золотым веком ислама, не в последнюю очередь из-за научных достижений. Но, несмотря на то что исламский мир непосредственно граничил с христианскими королевствами Средиземноморья, в VIII–XI вв. между ними не существовало почти никакого научного и культурного обмена. Только на рубеже XII в. – по сути, с началом эпохи Крестовых походов, когда мусульманские интеллектуальные центры, такие как Толедо, Кордова, Палермо и Антиохия, перешли под контроль христиан, а Дамаск, Александрия и Багдад внезапно оказались намного более доступными, чем раньше, – воздвигнутые между арабскими и христианскими владениями интеллектуальные границы начали разрушаться, и новые (а также хорошо забытые старые) научные знания хлынули из арабского мира на Запад.

Одним из провозвестников новой эпохи информационного обмена был живший в XI в. бенедиктинец Герман Хромой (Германус Контрактус) из монастыря на острове Райхенау на Боденском озере (сегодня на границе между Германией, Австрией и Швейцарией, в Северных Альпах). Герман родился около 1013 г. и с детства страдал глубокой инвалидностью: он почти не мог пользоваться руками, не мог ходить, с большим трудом говорил, и ему требовалась помощь даже для того, чтобы принять другое положение в кресле[751]

. В 1020 г., когда ему было семь лет, родители отдали его на попечение монахам Райхенау. Там, несмотря на свои физические недуги (или, наоборот, благодаря им), Герман активно занялся наукой и превратился в блестящего ученого. По словам его биографа и ученика, Бертольда из Райхенау, Герман «постиг в совершенстве все тонкости разных искусств и стихотворных метров». Подобно Исидору Севильскому до него, он с легкостью занимался историей, математикой и естественными науками и сочинял превосходные гимны. Более того, он неожиданно оказался блестящим рассказчиком: Бертольд отмечал, что, хотя «по слабости своего языка и губ Герман мог производить лишь отрывистые и едва внятные звуки… он проявил себя красноречивым и усердным учителем, весьма деятельным и остроумным»[752]. Кроме того, писал Бертольд, он отличался терпением, скромностью и целомудрием и приверженностью вегетарианству, словом, был образцовым ученым.

Герман Хромой хорошо разбирался во многих науках, но больше всего любил астрономию. Наблюдение за звездами считалось одной из основных дисциплин квадривиума. Вычисление траектории небесных тел относительно Земли требовало серьезных математических навыков, но позволяло глубже понять устройство Божьей Вселенной. Кроме того, оно имело вполне практическую пользу: астрономы могли предсказывать сезонные изменения продолжительности светового дня и соотношение дневных и ночных часов, что было крайне важно для монахов, чья жизнь полностью строилась вокруг регулярно повторяющихся месс и богослужений. Соединяя эмпирические наблюдения с передовыми математическими знаниями, Герман мог решать важные практические задачи: рассчитывать диаметр Земли и точную продолжительность лунного месяца и составлять карты звездного неба, иллюстрирующие его изменения от месяца к месяцу.