Силы Хаоса: Омнибус (ЛП)

Сначала они усыпали бомбами ярко освещенную дневную половину, разрушив все города в Калазендре. Они превратили Состенуто в обугленные руины и расплавили пустые корпуса кораблей, которые когда-то доставили их братьев на Сигматус. Потом они направились опустошать Гульзакандру, все еще скрытую в ночной тьме — и длинные линии взрывов прорезали яркие полосы света в ее унылых пустынях и скудных полях.

Время, которое Дафан выиграл для трех кораблей, их командиры использовали до конца — и могли бы использовать еще лучше, если бы варп-шторм не последовал за ними к поверхности.

Если бы жизнь Сатораэля не была так коротка, он, возможно, сумел бы исправить то, что сделал с его планом Дафан, но шторм уже становился все более разреженным с каждой проходящей секундой. Его остатки могли лишь создать иллюзию движения звезд в многоцветном небе Сигматуса, и не позволить кораблям выйти из атмосферы, но остаткам шторма уже не хватало силы вывернуть корабли наизнанку или разорвать на множество обломков.

И корабли приземлились.

Уничтожив потерянный осколок Империума, они сами стали потерянным осколком Империума. Поставив точку в одной странной истории, они стали прологом к другой.

И мир продолжал жить: избитый, измученный, обожженный, но не ставший непригодным для жизни людей, пусть и относительно примитивных, но по-своему удивительно изобретательных.

И мир продолжал жить.

До следующего раза.

ЭТО ЗАКЛИНАНИЕ было не только самым сложным из тех, что когда-либо пытался совершить Гавалон, оно было самым сложным из всех заклинаний, которые когда-либо предпринимали колдуны с тех пор, как люди впервые заселили мир, обозначенный на имперских картах как Сигматус.

Зверолюди заняли свои места. Гавалон держал кинжал с волнистым лезвием в правой руке, и горящий факел — в левой, и то и другое в определенные моменты ритуала должно было истязать его плоть. Он не боялся наносить себе увечья ради пользы дела, и не в первый раз ему приходилось жертвовать глазом или отрезать себе какую-нибудь конечность.

И поэтому, когда наступило время выполнить соответствующие элементы ритуала, Гавалон Великий не дрогнул и не заколебался. Не роптал он и на бога, которому был горд отдать эту последнюю и наименьшую из многих жертв, принесенных им для достижения этой цели.

«О, стать Повелителем Перемен!», подумал он. «О, стать мастером метаморфоз, неподвластным дряхлости смертных! Какое счастье служить истинному богу и быть свободным!»

РАСТИТЕЛЬНОСТЬ в пустоши были мрачной и уродливой и до того, как сюда упал самолет, пробороздив заросли, вызвав пожары и рассыпав раскаленные обломки. Кусты были сухими и колючими, их искривленные ветви — очень твердыми. Толстые кактусы казались еще более сухими и шипастыми. Листья каждого растения, попадавшегося на глаза, были либо тонкими и колючими, либо толстыми и бугорчатыми. Здесь во множестве виднелись фиолетовые и серые оттенки, коричневато-желтые и нежно-розовые, но лишь изредка попадались изумрудно-зеленые. Почва, на которой они росли, была иссушенной, тусклой и пыльной.

Теперь все изменилось.

Пока Дафан спал, вся местность вокруг удивительным образом преобразилась. Земля стала черной, вязкой и плодородной, зараставшей в больших количествах плесенью. Повсюду были цветы, и все они пышно цвели. Они были лимонно-желтыми и кремово-белыми, ярко-алыми и бледно-голубыми. Листья на каждом кусте были большими и широкими, самых причудливых форм и видов. Сами кусты стали в два раза больше, чем раньше, превратившись в настоящие взрывы прямых и гибких ветвей, колыхавшихся на теплом ветру. На круглых стволах кактусов появились, как бутоны, десятки маленьких сфер-отростков, многих из которых были покрыты еще меньшими отростками, и большинство из них вместо сухих белых колючек было покрыто мягкой разноцветной шерстью.

Искореженные обломки самолета были все еще рассыпаны вокруг, но они уже заросли вьющимися растениями, покрылись пурпурными лишайниками.

Мертвые тела Орлока Мелькарта, Рагана Баалберита и Дейра Ажао лишились плоти, остались только пожелтевшие кости. Их черепа и грудные клетки стали домом для маленьких лиан, чьи бледные цветы росли из пустых глазниц и пробивались между ребрами.

Гицилла тоже была здесь, и тоже мертвая, но ее еще не коснулось разложение. Она была последним физическим напоминанием о варп-шторме: последним вместилищем его силы и энергии. Ее тело еще сохранялось, но все же она была мертва, и со временем ее плоть тоже рассыплется и уйдет в землю, ее тело и душа растворятся в пустоши.

Дафан посмотрел в мертвые глаза Гициллы, ожидая увидеть хотя бы призрак ее взгляда. Он все еще не отпустил ее холодные руки.

Она была мертва, но все-таки заговорила с ним.

— Спасибо, Дафан, — сказала она.

— За что? — спросил он.

Было бы нелегко встретить обвиняющий взгляд этих мертвых глаз, но Дафан не собирался отворачиваться. Он ничуть не был испуган.

— За то, что предал меня.