Симфония шёпотов

Выходило, что пустая пластинка была создана на заводе «Звучание». И те голоса, что оказались запечатаны в ней, могли быть душами всех погибших в пожаре людей. Пластинка была проклята: страдания и боль, мучительная смерть, постигшая многих простых работников и работниц, сделали из черного винилового диска настоящий тотем ужаса, который жил теперь сам по себе и творил жестокие дела. Но вовсе не потому, что он сам по себе был зол, а лишь из-за собственного наполнения — ничего кроме страха и обреченности не было на этой пластинке. Она записала на себя крики умирающих, сгорающих в огне людей, которые не желали такой боли.

И единственным способом узнать подробнее о том, что произошло на заводе в день пожара, было отыскать выживших работников, которые могли что-то вспомнить и помочь Иннокентию избавиться от шепотов, которые все глубже и глубже проникали в его голову.

Обзванивая своих мимолетных знакомых, сомнительных товарищей, Лисицыну далеко не сразу удалось выйти на след некоторых людей с завода, о которых слышали в городе. В конце концов один из перекупщиков, с которым Иннокентий Петрович часто имел дело в последнее время, в знак их плодотворного сотрудничества согласился оказать услугу и как можно скорее разыскать работников, готовых встретиться с Лисицыным.

Все, что оставалось Иннокентию, — это томительное ожидание и беспокойство, которое не покидало его ни на мгновение последний день. Без устали прогуливаясь по собственной спальне, лишь иногда прерываясь на то, чтобы выглянуть в окно и отвлечься от собственных горьких дум, Лисицын боялся. Он постоянно вспоминал, как легко шепоты завладели его разумом, и опасался, что таинственные обитатели пустой пластинки в любой момент могли повторить свой трюк.

Но, к счастью, до самого вечера голоса так и не появлялись, а когда ближе к девяти часам раздалась оглушающе звонкая трель телефона, Иннокентий бросился к трубке, будто тонущий, ищущий спасения в тонкой соломинке.

— Извините, что поздно! Но я сделал то, что вы просили, — глухо и торопливо говорил голос в трубке. — Отыскал одну женщину, Марию Аврамову, которая была на заводе в день пожара.

— Отлично! Спасибо! Вы просто спасли меня!

— Да-да… Она согласилась встретиться с вами. Я уже обо всем договорился. Завтра прямо утром подъезжайте на улицу Мира, дом 3.

— Как завтра? — в голосе Иннокентия поубавилось радости, и он отрешенно опустился на край кровати. — Нельзя ли никак сегодня? Для меня это очень важно.

— Извините, Иннокентий Петрович! Ночь на дворе! Мария — лежачий больной, ее терзают постоянные боли. Бедная женщина пострадала в том пожаре очень сильно. И беспокоить ее ночью все же не стоит. Она выразилась четко — завтра утром готова вас принять и побеседовать.

— Ясно…

— Ну! Рад был услышать вас! Всего хорошего. И доброй ночи.

В трубке послышались гудки. Последняя фраза звонившего прозвучала в ситуации Иннокентия как издевательство: ему предстояло пережить еще целую ночь, прежде чем он приблизится к загадке пустой пластинки. И за одну эту ночь шепоты могли заставить его сотворить все, что угодно.

Даже убить себя.

В комнате с коллекцией пахло расплавленным винилом. Приторная вонь въедалась в стены и проникала сквозь двери так легко, словно их и вовсе не существовало.

Иннокентий бродил по помещению, осматривая свои шкафы с различными пластинками, и постоянно морщился, отчаянно бормоча проклятья себе под нос. Сколько раз он ни проветривал дом, но запах никуда не уходил. Еще утром его не было, а теперь буквально все насквозь пропиталось этой отвратительной вонью. Словно пластинки плавились от неведомого жара в своих конвертах.

Как это ни прискорбно было осознавать Лисицыну, но ему предстояла длинная и тяжелая ночь. От мыслей спокойно выспаться пришлось отказаться: он опасался, что во сне шепоты вновь завладеют его сознанием. Идея уйти на ночь из дома тоже была отвергнута, ведь, как выяснилось, голоса уже проникли в разум Иннокентия и были с ним повсюду. И все, что оставалось, измученному мужчине, это бодрствование.

Он скользил пальцами по ровным рядам пластинок, аккуратно расставленных на полках, а сердце его сжималось от горькой тоски по Брамсу, которого больше не было рядом. Сейчас Иннокентий чувствовал бы себя куда увереннее и бесстрастнее, если бы любимый пес был рядом и по-прежнему охранял его. Но теперь спасти мужчину от одиночества могла лишь музыка.

Он ловко вытащил пластинку: «Моцарт. Сонаты для фортепиано». Нужно было как-то расслабиться, чуть отвлечься от всего происходящего, но в тоже время не впасть в дремоту. И вряд ли что-нибудь могло лучше подойти для такого случая.

Опустившись в продавленное кресло и запустив проигрыватель, Иннокентий на мгновение по привычке похлопал по коленям, приглашая Брамса запрыгнуть на них. И лишь через секунду жгучая боль пронзила сердце немолодого Лисицына, ведь никто не откликнулся на его жест. Никто и не мог больше это сделать.