Симфония шёпотов

— Ты уже наш, — раздался тихий женский смех, похожий на звон хрустальных колокольчиков.

— Ты уже один из нас.

— Я избавлюсь от вас! Смерть Брамса не будет напрасной!.. — слабо выкрикнул Иннокентий Петрович, а после сознание покинуло его, сдавшись под натиском шепотов.

И безвольное тело упало на пол.

В лицо Лисицыну светил яркий солнечный луч. Он недовольно зажмурил глаза плотнее и хотел перевернуться на другой бок, чтобы поспать еще немного, но, к своему удивлению, понял, что лежал на жестком полу и никакого одеяла рядом не было.

Резко приняв сидячее положение, Иннокентий растерянно огляделся по сторонам, пытаясь вспомнить, где же он находился.

Лисицын сидел на полу собственной кухни. Обеденный стол был перевернут, а вся его поверхность оказалась утыкана кухонными ножами. Внизу валялось множество осколков от разбитой посуды, которые перемежались с лужами воды. Всюду царил беспорядок и разгром.

— Боже мой, что же тут произошло? — спросил сам у себя Иннокентий, но почти сразу же его внимание привлек еще один интересный факт.

Его левая рука была пристегнута простым пластиковым хомутом к газовой трубе. Тонкая шлейка так сильно перетянула кисть, что кожа стала багровой. Попытавшись освободиться, Лисицыну пришлось потратить на это много времени: в итоге мужчина смог дотянуться до куска разбитого стекла неподалеку и перепилил пластик.

Голова болела, а обе ушные раковины оказались покрыты коркой запекшейся крови.

И в тот момент память начала фрагментами возвращаться.

Вся прошла ночь была похожа на один бесконечно долгий кошмар. Иннокентий то приходил в себя, то вновь падал в пучину безумия, когда шепоты завладевали его сознанием. Они издевались над его телом, принуждая делать то, что Лисицын никогда не согласился бы сделать по своей воле: голоса обещали ему избавление от всего на свете за то, что он убьет себя. Но Иннокентий Петрович сопротивлялся, он отводил от себя смерть несколько раз за эту ночь, успевая прийти в сознание за несколько мгновений до верной гибели — выбрасывая осколок стекла, которым должен был перерезать себе горло, всплывая из наполненной водой ванной или же отпрыгивая прочь от распахнутого окна.

Шепоты лишь смеялись или недовольно ворчали, но Лисицын продолжал бороться, даже когда от всех этих голосов у него из ушей начала идти кровь. И в голове была лишь единственная мысль, которая давала ему сил, которая позволила ему дожить до рассвета, когда сила голосов стала гораздо слабее.

Он думал о Брамсе. И представлял, что пес все еще рядом.

Он не мог позволить себе пасть под давлением духов, пока его верный друг не был отомщен. И в конечном итоге ближе к рассвету Иннокентию удалось пристегнуть самого себя к газовой трубе, чтобы выиграть еще немного времени и дотянуть до утра.

А с солнечными лучами шепоты медленно и нехотя развеялись, будто туман. Но Лисицын чувствовал, что они просто спрятались где-то в дальнем уголке его сознания. И лишь наступит ночь, как безумие вновь обнажит свои клыки. Пора было действовать.

До нужного дома Иннокентий добрался в кратчайшие сроки. На пороге гостя встретила не сама Мария Аврамова, а ее пожилая мама. Старая женщина едва держалась на ногах из-за своего почтенного возраста, но безропотно пропустила Лисицына в квартиру, едва его увидела.

— Машенька уже ждет. Она как раз только проснулась. Я вас провожу в ее комнату.

Разувшись и последовав за пожилой женщиной, Иннокентий Петрович вскоре оказался в узком тесном помещении, которое с трудом можно было назвать полноценной комнатой, скорее, огороженным коридором. Всюду стояла старая мебель, снесенная сюда за ненадобностью, единственное окно давно не мыли, и за слоем грязи почти не видно было улицу. Возле одной из стен стояла скрипучая металлическая кровать, на которую небрежно были наброшены сразу несколько тонких протершихся матрасов. Поверх них лежала женщина, хотя Лисицыну далеко не сразу удалось распознать в обтянутом кожей скелете женщину.

— Доченька, это тот самый Иннокентий Петрович, который поговорить хотел.

Больная выглядела очень плохо. Одеяло скрывало большую часть, но даже по открытой шее и вытянутой вдоль тела руке, можно было сказать, что Мария постоянно терзалась мучительной болью. Кожа ее была обезображена поцелуями огня. Чудовищная худоба и выступающие кости лишь дополняли пугающий образ.

— Доченька, если ты не в силах, то не надо геройствовать, — не дождавшись ответа, вновь заговорила мать.

Неожиданно живой скелет раскрыл веки. Высохшие губы дрогнули, размыкаясь.

— Нет. Я хочу поговорить с ним.

— Как скажешь, — пожилая женщина легко коснулась ладонью края одеяла и погладила его. — Не нагружайте ее, пожалуйста, Иннокентий Петрович. Она плохо ест из-за постоянных болей и кошмаров, и потому очень слаба…

— Да-да, конечно, — заверил Лисицын и подошел ближе к Марии, которая из-под полуприкрытых век следила за гостем.

За матерью тихо закрылась дверь, оставляя Иннокентия и обезображенную огнем женщину наедине.