Синагога и улица

Сора-Ривка посмотрела на нее с еще большей растерянностью и молча зашла в комнату больного. Соломенная вдова быстро-быстро заговорила, обращаясь к Переле: она рада, что встретила жену городского проповедника! Она собирается зайти к нему, чтобы рассказать о своих бедах. Ее зовут Манця Репник, все в Гродно ее знают. Годами местный раввин обещал вернуть ее мужа.

— Но теперь скоро не с кем будет разговаривать, он уже одной ногой на том свете, — подмигнула Манця Репник, кивнув в сторону комнаты больного, и громко рассмеялась.

Женщина продолжила говорить то хрипло, то вдруг визгливым голосом ночной птицы. Говорила она так, словно жена городского проповедника половину истории уже знала: едва приехав в Глубокое[291], она узнала, что ее бежавший муж руководит там небольшой ешивой. Вошла она в синагогу и увидела его в окружении компании просиживателей штанов, таких же, как он, черных жуков, но намного моложе и еще мельче, чем он. Ведь ее муж — карлик размером с фигу, только борода у него большая и физиономия холодная. Но когда он увидал ее, его холодная физиономия стала желтой, как воск, краше в гроб кладут, пусть он там лежит и воскрешения из мертвых не удостоится!

Из спальни вышла Сора-Ривка с чуть оживившимся лицом:

— Сегодня у нас не прибрано. Совсем не так, как должно было быть в честь праздника, — сказала она, оправдываясь.

Переле направилась к спальне и увидала, что Манця Репник идет за ней. Она резко сказала ей:

— Вы не можете сейчас войти, я должна с раввином кое о чем поговорить.

Манця осталась стоять, онемев. Еще не случалось, чтобы в доме гродненского раввина ей не позволяли делать то, что она хотела.

Грайпевская раввинша вошла с напряженным лицом, ее губы дрожали, а сердце щемило так, как редко случалось в ее жизни.

Реб Мойше-Мордехай лежал в постели с высоким изголовьем, натянув одеяло под самую бороду, которая стала еще белей. Его щеки казались одутловатыми, кожа — серой, ноздри — очень большими, но из морщин на его лице лучилась доброта.

— Как дела у гродненского раввина? — с трудом выговорила Переле и сразу же опустилась на стул, как будто у нее подогнулись колени.

Раввин прошептал, что, мол, слава Всевышнему, он чувствует себя лучше. Он продолжил говорить с какой-то странной поспешностью, глядя при этом на одеяло. Похоже, что и для него тоже встреча с первой невестой была нелегка.

— На вашем муже, нашем городском проповеднике, лежит теперь вся тяжесть управления городским раввинским судом и ведения других общественных дел. Я понимаю, что в течение недели накануне праздника у него не было времени зайти. Ведь он должен готовить проповеди и на праздник Кущей тоже. Но на исходе праздника он, я надеюсь, ко мне зайдет. Передайте ему, что я очень его прошу. Мы должны с ним обсудить городские дела.

Переле не сводила с него глаз. Она чувствовала, что он на самом деле согласен, чтобы ее муж его заменил. По речам и виду она поняла, что его состояние плохое и что он понимает это гораздо яснее, чем окружающие. Она всегда знала лучше всех, как велик реб Мойше-Мордехай в Торе и в мудрости. Теперь она еще отчетливее увидала это по его способности уступать. Прежде он уступил, чтобы избежать конфликта, а с тех пор, как заболел, он всем сердцем хочет сделать ее мужа большим человеком. Хотя он выглядел очень старым и лежал, почти умирая, Переле все-таки не оставляла мысль, что она не удостоилась чести иметь в качестве мужа такого великого человека. Она не хотела помнить о том, что совсем недавно у нее были претензии к мужу за то, что он допускает, чтобы их сыновья ходили на уроки гродненского раввина. Мол, люди еще скажут, что у собственного отца им нечему поучиться. Теперь ей хотелось сказать прямо противоположное, что реб Мойше-Мордехай недостаточно приближает к себе ее детей. Но, уже раскрыв было рот, Переле одумалась и сказала нечто другое:

— Благодарю вас за то, что приближаете моих Янкла-Довида и Гедалью. Наши сыновья годами учились в ешиве, но из-за торговых дел забросили учебу. Лишь после того, как вы основали здесь колель и они стали ходить на ваши уроки, они снова стали изучать Тору пару часов в день.

Реб Мойше-Мордехай печально покивал, будто думая, что только Всевышний знает, сможет ли он еще проводить уроки для своих учеников. Переле повернулась к Соре-Ривке, стоявшей все это время в стороне, печально улыбаясь, словно чужая в своем собственном доме.

— Гродненская раввинша, как я слышала, ваш семейный врач — не самый лучший врач в городе. Надо созвать консилиум профессоров. Несколько профессоров вместе лучше придумают, что надо делать, чтобы раввин побыстрее выздоровел. Я вам в этом помогу.

В спальню ворвалась Манця Репник и встала перед Переле, уперев руки в бедра:

— Я и в самом деле думала, что у вас есть секреты с раввином, как вы сказали. Послушала я и вижу, что вы просто зашли поболтать, расфуфыренная вы кукла! Коли так, то я точно такая же барыня, как и вы! Я приходила сюда еще до того, как вам взбрело в голову стать гродненской раввиншей!