Синдром отторжения

Лида зевнула, прикрыв кулачком рот.

– Жаль, что ты не нашел настоящий планетарий. Не верится, что во всем городе нет ни одного.

– Все закрыты, – сказал я.

Вечернее солнце терялось в нагромождении кубических домов. Исполинские экраны на крышах, по которым обычно показывали суматошные рекламные постановки, застилала темнота. Город задыхался в плотном настоявшемся воздухе. В ранних сумерках даже огни проезжающих машин, отсветы в окнах и вспышки цветных светофоров раздражали глаза, нарушая мертвенно-спокойный, монотонно серый ритм, которому подчинялись под закат городские улицы.

Но мне было неспокойно.

Я потер плечи – не от озноба, от волнения.

– Холодно как стало, – сказал я.

Порывистый ветер, который мгновенно поднимался и затихал, когда по путям над нами проносился очередной маглев, развевал длинные волосы Лиды.

– Да, – сказала она.

– Погоди! – спохватился я. – У тебя ведь на следующей неделе? Нейроинтерфейс?

– Ага.

– Волнуешься?

Я попытался заглянуть Лиде в глаза, но она шла, отвернувшись от меня. Происходящее на другой стороне улицы интересовало ее куда больше, чем я.

– Да нет. Чего волноваться? Обычная вводная, оценок не ставят. К тому же ты мне все рассказал.

– А я очень волновался, – сказал я.

– Я знаю, – сказала она.

Она впервые посмотрела на меня и улыбнулась.

Мы остановились у перекрестка, загорелся зеленый, и сдавленный электрический голос принялся талдычить как заведенный, разгоняя спокойный вечерний сумрак – «можете идти», «можете идти», «можете идти». Мне хотелось взять ее за руку, но мешала похожая на портфель сумка, и ветер, внезапно сменивший направление, и прохожие, которым мы не давали пройти.

– Идем? – спросила Лида, и тут погас светофор.

– У нас еще час, – сказал я.

– Никогда не была в этом звездном театре, – сказала она.

Мы стояли рядом у перекрестка, а я не решался коснуться ее руки. Я вдруг подумал: а ведь звезды – единственное, что нас объединяет. И технологический, куда поступают только те, кто хочет улететь с Земли. И «Патрокл», восходящий на высокую орбиту. И голограмма звездного неба, которую Лида всегда носила с собой.

В театре мы решили посидеть в забавном, похожем на музей космонавтики кафе, чтобы скоротать время перед началом сеанса. На стенах висели эффектные фотографии космоса, планеты, снятые с орбиты, яркие созвездия, как в карманной голограмме Лиды. В середине зала, на кубическом постаменте, лежал обломок метеорита – из никеля и железа, – похожий на маленький, изъеденный кавернами астероид, который, вопреки обычным распорядкам музеев, можно было трогать руками. Прежде чем сесть, Лида мягко положила на него ладонь – как бы слушая пульс, – и улыбнулась. Я заказал фирменные коктейли – со вкусом гвоздики и рома.

– Здесь забавно.

Лида пригубила коктейль и осмотрелась по сторонам.

В кафе были заняты почти все столики, но посетители говорили тихо, соблюдая негласные правила приличия. Возникало ощущение, что мы и правда сидим в музее – рядом с никелевым метеоритом и портретами планет.

Лида задумалась.

– Интересно, – сказала она, – а это настоящие фотографии?

– Думаю, нет. – Я задержал взгляд на широкоформатном снимке Земли, тонущей в темноте. – Слишком уж…

– Удачно получились? Да, возможно. Такие ракурсы и освещение. Хотя, может, просто обработаны.

– Может, – согласился я.

– И кстати, – Лида привстала из-за стола, пытаясь рассмотреть фотографии у дальней стены, – я что-то не вижу Венеры. Неужели убрали?

– Да ладно! – Я завертел головой. – Может, где-то еще висит?

– Нет.

– Странно. Вроде конфликт исчерпан. С чего им убирать снимки. Да и вообще…

– Это так пишут, что исчерпан. Как он исчерпан? Понятно, что они хотят суверенитет. Кому охота быть сырьевым придатком? С их-то экономикой сейчас. Лет через сто Земля станет третьим миром по сравнению с Венерой.

– Ты сгущаешь краски.

– Почему сгущаю? Я серьезно. Исчерпан? Нет. Конфликт будет исчерпан, когда Венера получит суверенитет.

– Не знаю. Мало ли чего они там хотят. Да и что будет-то на самом деле? Первая космическая война? Ты же сама писала…

– А жизнь часто похожа на скверную фантастику. Да и вообще зачастую обладает весьма странным чувством юмора.

– Чувством юмора? – не понял я.

– Ага, – ответила Лида, помешивая соломинкой коктейль, в котором плавали мелкие кубики льда. – Она ждет подходящего случая. В каком году у нас выпуск?

Мой коктейль из ромашки стал вдруг отдавать полынной горечью.

– Впрочем, я и правда стараюсь об этом не думать, – примирительно сказала Лида. – Подумаешь, какие-то фотографии.

– Но если они действительно убрали Венеру, – задумчиво произнес я, – то, что повесили взамен?

– Фотографии черного беззвездного космоса, – усмехнулась Лида.

– Пустоты?

– Ага, это было бы уместно.

Кубики льда вновь закружились в ее бокале.

Мы замолчали. В кафе стало шумно – люди за столами разговаривали громче, позвякивали бокалы, скрипели стулья.

Близилось начало сеанса.

– Надо бы нам для разнообразия походить по каким-нибудь другим местам, – предложил я, – без космоса. А то они постоянно напоминают… о том, о чем ты предпочитаешь не думать.

– Но я люблю звезды, – сказала Лида.