Синдром пьяного сердца

А уж замечено, кто сюда хоть раз попадет, непременно захочет вернуться. Север – болезнь такая. Магнит для эмоциональных душ, затягивает необычным стилем жизни, стихией, вольницей, непривычной для нас, москвичей.

Но известно и другое: Север много дает. Но еще больше берет…

Я зачастил сюда, пока… не влип в одну историю.

В какие-то времена познакомился со здешним молодежным театром, руководил им человек по фамилии… Ну, скажем, Лююн. Из обрусевших китайцев, некрупный, подвижный, бойкий.

Один мой приятель, невзлюбивший его с первого же взгляда, прозвал его «китайским шпионом». В ту пору отношения с Мао у нас были не лучшие.

С Лююном и его питомцами мы встречались чаще в домашних условиях, читали стихи… Пили водку. Однажды он пригласил меня в здешний ТЮЗ…

А на следующий день начались неприятности: приехал из Сыктывкара полковник из органов и устроил присутствующим допрос. Поступил к ним сигнал, что я рассказывал о Солженицыне, о Копелеве, о Викторе Некрасове… Их имена были в ту пору под строжайшим запретом…

Секретарь горкома по идеологии, некий Шишкин, суховатый, маловыразительный, в очочках, лично выдернул на допрос Гринера – я останавливался у него, – а потом и моих слушателей…

Результатом стали нервотрепка и долгие разборки и в Воркуте, и в Москве…

Растут дубы, растут дубы,Растут дубы на благодатной почве,Они на то посажены, дабыВот эту почву прочную упрочить…

Думаю, эти строки у Гринера возникли как раз после встречи с Шишкиным. Дубочек так себе, один из многих… Но кровь он мне попортил…

Наш доблестный чекист, генерал в отставке и главный надзиратель за мозгами московских писателей Ильин Виктор Николаевич был суров, требовал письменного объяснения, а потом, в виде кары, было спущено от него (или от тех, кто за его спиной) по всем организациям: не печатать… не выбирать… И уж конечно, никуда не выпускать.

Он был из мощных дубов, мы знали. В тридцатые годы, наверное, сажал и сам сидел, а закончил трагически: пребывая на пенсии, попал странным образом под машину, когда переходил улицу. Природная бдительность, которую он повседневно проявлял на службе, здесь его подвела.

Кстати, он лично поставил в каких-то черных списках галочку, из-за которой я до пятидесяти семи лет не смог выезжать за рубеж, разве что в Болгарию. Пресловутая галочка держала меня на привязи до самого ухода Ильина на пенсию, пока служащая из Союза писателей, Наташа, посаженная на оформление документов в загранпоездки, не позвонила куда-то, а там странно так спросили: «Вы что же, галочку снимаете?»

Но это потом. А тогда первым и единственным человеком, который бросился мне на помощь, был Гринер. Хотя ему тоже это грозило неприятностями. Он ходил на прием к Шишкину, писал какие-то объяснительные, приезжал в Москву и даже попал к Ильину…

Но кого это уже интересовало? Я был клеймен, и дьявольская отметина в виде галочки решала мою судьбу.

Передо мной на столике групповая фотография, где мои слушатели расписались на память. Надо полагать, на благодарную память. Такие ангельские, одухотворенные лица, что, право, не хочется ни в ком предполагать доносчика. Но доносы, их копии, тоже здесь, они хранятся в одном пакете с фотографией… Пять доносов… В конце каждого стоит имя и адрес.

Сейчас я прикидываю: моим милым доносчикам было тогда лет по семнадцать. Прошли годы, и теперь их детишкам уже лет нисколько не меньше. Как-то они прожили свою жизнь, о чем говорят потомству, какие примеры приводят, поучая праведно жить?

Я так и не решился опубликовать фотографию вместе с доносами, хотя меня уговаривали в одном журнале.

Рука не поднялась… Такие удивительные, такие чистые глаза…

У Лермонтова, помните: «Воздух чист, как поцелуй ребенка».

Есть у него же, но менее известное: «Воздух чист, как молитва ребенка».

Если перефразировать: «Донос был чист, как молитва ребенка!»

В одном человеке из всех я уверен – Володе Набойщикове.

Стройный, светлоглазый, он у Лююна обычно вел концерты. Но главное дело Набойщикова – хирургия, он возглавлял детскую клинику и работал по совместительству в санитарной авиации, а регион у него – целое государство.

Однажды послали его на курсы усовершенствования врачей в Москву… Он истомился, выслушивая длинные лекции, а когда коснулось практики, взял в руки хирургический инструмент и стал оперировать почечных больных.

– Они тут по месяцу к каждой операции готовятся, а я практик, я работаю в полевых условиях, почти как на фронте… Такие операции чуть ли не каждый день делаю, – говорил он.

Как-то он захватил меня с собой, летел на Кару, в поселочек на Карском море, в Ледовитом океане, где обитают ненцы.

– Одевайся потеплей, – предупредил. – Все, что есть, надевай, а пимы я тебе свои привезу.

Вертолет с запасной емкостью на боку, ярко-желтой, – для горючки – раскрутил обмерзшие винты и, поднимая метель, рванулся в белое небо.