Sindroma unicuma. Finalizi

И за ушком целовала, и в щеку, и губы порывалась попробовать на вкус, но Мэл отвечал неохотно из-за охранников, сидящих впереди. Время от времени я ловила взгляды водителя в зеркале заднего вида.

В какой-то момент Мэл устал сдерживаться и нажал кнопку на боковой панели в дверце. Из спинок передних кресел поднялось матовое стекло, и, перегородив салон, отделило наше сиденье.

— Врачи… сказали… повременить… с нагрузками…

— А кто… сказал… что ты… будешь… нагружаться?

Трудно одновременно говорить и целоваться. За время разлуки bilitere subsensibila[12] обострилась до предела, и близость Мэла начисто лишила меня соображения, как если бы после годичного трезвенного образа жизни мне предложили отменного коньяка. Частое горячее дыхание опаляло щеку, обжигало шею. Стекла не успевали запотевать, их тут же обдувало струей воздуха из системы климат-контроля. Соску-училась, — слизнула я капельку пота с виска, опьяненная зелеными ободками в глазах Мэла и его приглушенным стоном. Он тоже скучал. Его руки сказали об этом, помогая мне двигаться быстрее. Его губы сказали об этом, прикусив кожу у ключицы. Сладкая боль нетерпения…

За тонированным колпаком мелькали перелески. Скоростной поезд мчался в направлении Моццо, а я обессиленно привалилась к Мэлу — вспотевшая, растрепанная, с расстегнутой кофточкой. Боднула его в подбородок и потерлась щекой о небритость. О, прямо дрожь по телу! Хоть начинай заново.

— Знал, что тебе понравится, — сказал Мэл, погладив зачаточную бородку.

— Очень нравится. Болит? — показала на пластырь, выглядывающий из-за рубахи.

— Нет. Я получил приличную порцию анестезии, — ухмыльнулся Мэл, переведя взгляд на мои губы, и я зарделась.

Надеюсь, машина не сильно раскачивалась. Ведь не спишешь же ритмичную тряску на колыхание поезда, который едет так, будто стоит на месте.

Так мы и прообнимались полураздетые, до приезда в Моццо, и я рассказывала Мэлу, как протекали дни в стационаре. После слов Царицы пребывание в институтском медпункте виделось в другом свете, и мои обиды на невнимание и равнодушие Егора казались теперь мелочными капризами.

— Что это? — Мэл взял прядь моих волос. — Я еще в общежитии заметил, но решил, что показалось. Ты пестрая, как Мак. Не пойму, покрасила волосы?

— Ну да, — поспешила признаться, побоявшись сказать правду.

Хорошо, что к отрастающим волосам вернулся их прежний цвет, но о подкрашивании седины я забыла, понадеявшись на стойкость краски, купленной у Вивы. Никто не заметил, а Мэл умудрился разглядеть три белых волосинки.

— Если хочешь, перекрашусь, как было, — предложила с замиранием сердца.

— Даже не знаю, — перебирал он пряди. — Тебе идет пестрота.

Нет уж, не буду ждать, когда краска слезет, чтобы предстать перед Мэлом молодой старухой. По приезду на курорт обязательно наведу порядок на голове.

А в Моццо случилась загвоздка. До места назначения нас провожали аж четыре машины депов[19]. Наверное, отец Мэла боялся, что в любой момент я передумаю и опять сбегу. Соответственно, и до правительственной лечебницы подобрался паровозик из пяти электромобилей. Однако Мэл вознамерился ехать в другую сторону, в то время, как мне определили место рядом с незнакомым охранником с бычьей шеей.

Не нужен мне никто. Мэл — прекрасный водитель и довезет, куда требуется.

— Мне надо туда, — показал он на авеню. — Не волнуйся. Будем встречаться, созваниваться.

Где-то я уже слышала эти слова и ни на миг не поверила в их правдивость. Соглашусь, а Мэла незаметно выдворят с курорта, пока меня нет рядом, и отправят в столицу.

— Нет, — вцепилась в него с навернувшимися слезами. — Вместе или никак.

Мой вид говорил достаточно красноречиво, и охранники с кем-то созванивались и чего-то ждали, пока, наконец, не был дан сигнал, и кавалькада мобилей покатила к лечебнице, причем в третьей машинке ехали мы с Мэлом, и я прижималась к нему, поглядывая на отдыхающих. Смотрите, с каким трофеем возвращаюсь обратно! С моим мужчиной.

Вышколенный персонал лечебницы сделал вид, что никто особенный не пропадал этой ночью из охраняемого элитного заведения. Администратор искренне улыбался, здороваясь, и пожал руку Мэлу.

Эр появилась с грузным топотом, чтобы как следует отчихвостить за убитые нервы и посаженное сердце, но увидев мою блаженную физиономию, махнула рукой. Все равно я не прониклась бы нотацией и не раскаялась. Не сегодня.

И опять мне пришлось выдержать бой.

— Я никуда не денусь. У меня комната на третьем этаже, — объяснял Мэл, стоя на пороге "Апельсинной" и пытаясь высвободить руку из моей хватки. — Будем встречаться…

И созваниваться. Нет уж.

— Эва, здесь приличная здравница. Нас не поймут, — уговаривал он, вытирая мои слезы. — Это сложно. Пожалуйста, не плачь.

В конце концов, Мэл сдался.

— Но только на одну ночь. Рано утром уйду к себе.

Он задержался в "Апельсинной" на все время, что мы прожили в Моццо. Ведь когда женщина чего-то хочет, она добивается этого любыми способами.

И мы стали жить во грехе.